Павел Щёголев - Падение царского режима. Том 2

Голицын. — Да, я потом только поставил число и год.

Председатель. — Значит, вы в феврале воспользовались этим декабрьским бланком, не переговорив с бывшим государем?

Голицын. — Нет, я докладывал.

Председатель. — Когда же вы имели доклад и что вы докладывали?

Голицын. — Я не помню. Это было за несколько дней до поездки государя на фронт, последней поездки, после которой я его не видел. Я не помню, какого числа это было, у меня память слаба.

Председатель. — Что же вы доложили относительно политического положения и относительно вашего отношения к думе? Тогда дума была собрана?

Голицын. — Да, была собрана. Я доложил, что у меня есть бланки и что я использую их по своему усмотрению. Когда государь уезжал, он не предполагал, что будет то, что совершилось, и я не предполагал, что представится надобность делать перерыв, а напротив, будучи очень доволен первым заседанием, думал, что это так и пойдет. Затем было заседание по случаю смерти Алексеенко, члена государственной думы, на котором я был. Все шло хорошо и гладко. Я думал, что так и пойдет. Теперь я помню, что я об этом перерыве государю не докладывал, и он не знал, что у меня были бланки, которыми он разрешил мне воспользоваться.

Председатель. — Значит, ваш доклад о думе был докладом успокоительным?

Голицын. — Безусловно. Я даже доложил, что речь Родзянко, при открытии думы, производит хорошее впечатление, и настроение мне казалось хорошим.

Председатель. — Вы эти бланки и пустили в ход после решения совета министров?

Голицын. — Я должен сказать, что это не было решение совета министров. Это было совещание совершенно частное, даже журнал не составлялся.

Председатель. — Где это было?

Голицын. — У меня на квартире, 25-го, в субботу.

Председатель. — Будьте добры сказать, какая была ваша позиция и некоторых министров, в частности Протопопова?

Голицын. — Покровский был безусловно против роспуска, потому что сначала был вопрос о роспуске. Он говорил очень убедительно, некоторые возражали и настаивали на роспуске, а затем я присоединился к тем, которые говорили против роспуска за перерыв, опираясь на совет членов думы.

Председатель. — Редакция указа в случае роспуска и в случае перерыва должны быть различными?

Голицын. — Да.

Председатель. — У вас были бланки, на которых стояло имя Николай без текста?

Голицын. — Без текста. Я сам собственноручно вписал текст.

Председатель. — Значит, был текст и был оставлен пробел? Т.-е. два текста с пропусками и с подписью Николай, один о роспуске, другой об отсрочке?

Голицын. — Нужно было только вставить год и число. Написано 1 апреля.

Председатель. — Значит, вы могли воспользоваться, не спрося главу верховной власти?

Голицын. — У меня на это было разрешение от него словесное. Я ему доложил, что от Трепова получил бланки, он говорит: «держите у себя, а когда нужно будет, используйте».

Председатель. — Какая позиция была Протопопова в отношении отсрочки?

Голицын. — Он был за роспуск.

Председатель. — А большинство министров стояло за отсрочку?

Голицын. — За перерыв почти единогласно.

Председатель. — Против него?

Голицын. — Да, вообще он не пользовался симпатиями в совете министров; исключениями были Добровольский и Раев. Раев его поддерживал.

Председатель. — В этом заседании Хабалов сделал вам доклад о положении столицы?

Голицын. — Раньше я Хабалова не знал, никогда не видел и познакомился с ним, когда он был назначен. Он на меня произвел впечатление тяжелодума, очень не энергичного, мало даже сведущего. А тут он совершенно растерялся, и его доклад был такой, что даже нельзя было вынести впечатления, в каком положении находится дело, чего можно ожидать, какие меры он предполагает принять, — ничего. Это был какой-то сумбур.

Председатель. — Но все-таки в этот сумбур входило предположение стрелять в народ?

Голицын. — Я этого вопроса не касался.

Председатель. — Разве вы не интересовались, как организована охрана столицы?

Голицын. — Раньше интересовался. Мне говорили, что Петроград разделен на участки, в каждом участке есть свои войска, своя полиция и стоящий во главе этого участка. Этим я удовольствовался и думал, что всякие уличные беспорядки, без всякого кровопролития, во всякое время, могут быть подавлены.

Председатель. — Что вам известно о вооружении полиции пулеметами?

Голицын. — Ничего. Я узнал об этом уже после совершившегося факта.

Председатель. — Что стреляли из пулеметов с крыш?

Смиттен. — Кто?

Голицын. — Молва городская была, что полиция. Затем мой человек, остававшийся некоторое время в квартире на Моховой, мне рассказывал, что когда вошла толпа в дом, то сначала мирно была настроена, но в это время раздался выстрел с крыши, по его предположению, из пулемета; тогда толпа рассвирепела и стала грабить.

Иванов. — Вы требовали охраны своей квартиры от градоначальника?

Голицын. — В субботу вечером я потребовал охрану; пришли несколько человек солдат, которых я не видел.

Председатель. — А что в воскресенье делал совет министров?

Голицын. — Мы сидели в Мариинском дворце от семи с половиной до одиннадцати с половиной часов вечера.

Председатель. — Будьте добры рассказать.

Голицын. — Никаких суждений тут не было. Мы ходили растерянные. Мы видели, что дело принимает скверный оборот, и ожидали своего ареста. Приезжал председатель государственной думы и бывший великий князь Михаил Александрович. Они меня вызывали к себе, и мы вместе с М. В. Родзянко уговаривали Михаила Александровича принять регентство и сейчас же уволить нас, т.-е. министров. Я, с своей стороны, признавал, что нельзя самовольно уходить, тем более, что я назначен был помимо своей воли. Но, вместе с тем, это было моим постоянным желанием. Мы просили Михаила Александровича принять на себя регентство временно, так как государя нет, чтобы он принял хотя бы с превышением власти и чтобы нас сейчас же всех уволил и назначил новый совет министров. Но он на это не пошел. Это была последняя беседа в Мариинском дворце.

Председатель. — Вы телеграфировали в эти дни государю или говорили с ним по телеграфу?

Голицын. — По телеграфу с ним говорил великий князь Михаил Александрович. А советом министров в понедельник вечером в шесть часов или в семь была послана государю телеграмма, которая была составлена и проредактирована министрами Покровским и Барком; в ней сообщалось о тяжелом положении, о том, что войска переходят на сторону фабричных и толпы и что положение трудное. И просили нас сейчас же уволить и назначить лицо, облеченное доверием государя, которое не возбуждало бы недоверия со стороны широких слоев общества.

Председатель. — Вы не указывали никого?

Голицын. — Нет.

Председатель. — Широким доверием государя. Т.-е. вам представлялось, что именно — диктатура?

Голицын. — Мне лично не диктатура. Мне представлялось так, что мог бы быть таким лицом нынешний же председатель совета министров, что этот человек, известный широким кругам общества, и мог бы умиротворить.

Председатель. — При каких обстоятельствах в этот день явился к вам в Мариинский дворец Протопопов? Что он говорил?

Голицын. — Сначала приехал военный министр Беляев и говорит: «Единственно, что можно было бы сделать, хотя бы немного успокоить, это — Протопопова сейчас же уволить». Я на это ему говорю, что не имею права увольнять министра, но тем не менее тут же обратился к Протопопову и просил официально заявить, что он болен, что он уходит и чтобы его тут не было.

Председатель. — Что он болен или что уходит?

Голицын. — Что он болен и вследствие этого его заменяет товарищ. Он встал и ушел. После того мы его не видели. Это было в шесть часов вечера.

Председатель. — Что же, он согласился заболеть?

Голицын. — Да, да.

Председатель. — И должен был вступить кто?

Голицын. — Мне указал военный министр на генерала Макаренко, и я написал уже Макаренко предложение вступить временно в управление министерством, но потом оказалось, что этот человек тоже не был бы встречен общественным мнением радушно, и потому я бумагу разорвал.