«Сухой закон» в России в воспоминаниях современников. 1914-1918 гг. - Сергей Алексеевич Сафронов

начинал отставать, то лишь спокойно, все тем же авторитетным тоном отмечал: „Странно“. Через несколько дней деньги заканчивались, и он опять приезжал в полк на трамвае. Он никогда уже не служил в нашем полку, но во время войны служил в русской армии в Персии. Там он и погиб. Ходили слухи, что он был замучен курдами»[252].

Генерал-майор Б.В. Геруа, служивший в лейб-гвардии Егерском полку, в своих воспоминаниях обрисовал столовую офицерского собрания данного подразделения: «Типичными были общие трапезы в офицерском собрании. Обед накрывался в длинной столовой с темными обоями и галереей командирских портретов. Из последних только два или три были хорошего письма, в особенности портрет Виллебранта работы Константина Маковского и портрет знаменитого командира времени Отечественной войны Карла Ивановича Бистрома (кажется, это была хорошая копия). Большинство же портретов „состряпали“ наскоро и дешево к юбилею, вставили в однообразные овальные рамы и развесили вдоль стен. У одной стены стоял большой шкаф, за стеклом которого блестело столовое серебро. В мое время его было еще немного, и больше всего бросалась в глаза масса чарок, заводившихся на каждого офицера. Чарки эти имели простую форму серебряных стаканов, на которых помещался кульмский крест – полковая эмблема – и имя офицера с датами его вступления в полк и выхода из него. Впоследствии, когда этих чарок стало слишком много, от дальнейшего их изготовления отказались, и выходившие в полк офицеры обязывались завести в складчину какую-нибудь другую вещь на память о себе и для украшения стола – братину, канделябр, фруктовую вазу и т. п. Столы, в случае общих обедов, ставились покоем, то есть в форме буквы „П“. Скатерти, салфетки имели в своем узоре тоже кульмские кресты; поместили их и на стулья, строгие, с кожаной обивкой, которые заказали к юбилею; здесь эти кресты, выжженные по коже, были соединены с веткой полкового шитья. На всех этих кожаных стульев не хватало, и недостающее число дополнялось простыми стульями гнутого дерева, носившими в России название „венских“»[253].

Цены за офицерские обеды иногда действительно были астрономическими: «Каптенармусом (каптенармус – от фр. capitaine d'armes – должностное лицо в эскадроне, отвечающее за учет и хранение оружия и имущества. – Прим. автора) у нас был ротмистр Борис Говоров, обаятельный, с тонким чувством юмора, типичным примером которого служит незначительный эпизод во время одного из регулярных отчетов „хозяина“ офицерского собрания. „300 руб. 63 коп. были потрачены на закуску, 1200 руб. 45 коп. на вино…“, – уныло перечислял хозяин. Неожиданно Говоров поднялся с места. „Прошу прощения, сколько вы сказали копеек?“ – поинтересовался он. Человек крайне уравновешенный, душевный, Говоров постоянно исполнял роль посредника между старшими и младшими офицерами. Все корнеты шли к нему со своими проблемами. Он предлагал корнету сесть и за стаканом вина спокойно выслушивал его жалобы. Когда корнет высказывал все, что у него накипело в душе против Гротена или Трубецкого, и успокаивался, Говоров говорил: „Забудь об этом. Нас окружают хорошие люди. Давай-ка я подолью тебе еще вина“»[254].

Б.В. Геру а подтверждает, что участие в жизни офицерского собрания стоило недешево: «Собранская жизнь отнимала много времени и денег, особенно у молодежи, и еще больше у тех офицеров, холостых и беззаботных, которые жили под боком у собрания, в казенных квартирах на Рузовской улице. На Звенигородской, отделенной от собрания огромным пустырем Семеновского плаца (где был знаменитый беговой круг), жили – по соседству с канцелярией полка, нестроевой ротой и командиром – полковники и солидные члены полкового управления и хозяйства. Соблазн собрания заключался в том, что в нем в течение всего дня и даже ночью можно было поесть и выпить в кредит. Дешевое, однако, выходило на дорогое, ибо из копеек, тщательно заносившихся буфетчиком в личную графу офицера, быстро складывались рубли, а из рублей – десятки. Помню этот ужасный лист, по величине напоминавший скатерть, на котором в вертикальной графе стояли фамилии всех офицеров, а в длинных горизонтальных отмечались бесстрастно каждый съеденный кусочек селедки, пирожок, выпитая рюмка водки. График этот верно изображал степень преданности офицеров собранию. Раз в месяц он представлялся казначею, а тот „удерживал“ долги за съеденное и выпитое из содержания офицеров. Младший офицер в гвардии получал 70 руб. в месяц (в армии 60), ротный командир – около 100, батальонный – около 150. Цифры эти сравнительно с тем, что получали офицеры в армиях других великих держав Европы, казались ничтожными, но, теоретически говоря, на это содержание жить было возможно. Жизнь в России, главным образом еда, – стоила гораздо дешевле; для бессемейного офицера могло быть достаточным, при разумной осторожности, получать, скажем, на английские деньги – эти 7 фунтов в месяц. Однако в Петербурге и в гвардии, помимо соблазна офицерского собрания, были налицо и другие соблазны, а также и разные обязательства, запускавшие руку в карман офицера. Если карман оказывался тощим, напора всех этих расходов он не выдерживал. Даже в скромных гвардейских полках, к каковым принадлежал и лейб-гвардии Егерский, нельзя было служить, не имея никаких собственных средств или помощи из дому. В некоторых же полках, ведших важный и широкий образ жизни, необходимый добавок к жалованью должен был превышать последнее в 3–4 раза и больше. В лейб-гвардии Егерском можно было обойтись 50 руб., и даже меньше. По части получения жалованья или, вернее, неполучения его всего туже приходилось обыкновенно в месяцы, следовавшие за лагерным временем, то есть между августом и, примерно, концом декабря. Совместная барачная, собранская и маневренная жизнь офицеров в Красном Селе в течение трех с лишним летних месяцев вела к интенсивному заполнению графика буфетчика. Это неумолимо отражалось в неумолимых книгах казначея, и каждого 20-го числа (во всей России жалованье выдавалось 20-го) офицер получал конверт, в котором нельзя было прощупать никаких денег и который заключал в себе только аккуратно сложенный счет: причитается столько-то, вычтено за то, другое, третье столько-то, подлежит выдаче – 0. И если, наконец, 20-го января, после осторожной жизни на зимних квартирах, в конверте вдруг оказывалась, кроме счета, кое-какая мелочь, – это был приятный сюрприз! По мере того как офицер становился старше и степеннее, попутно повышаясь в чинах и окладах, он находил в заветном конверте 20-го числа более осязательную начинку[255].

Несмотря на траты, офицерское собрание было определенной альтернативой еще более дорогим ресторанам. «Для удешевления стола при батальонах состояло отделение полкового офицерского собрания; таким образом офицерам не было нужды питаться в ресторанах; но Москва в этом смысле представляла такие соблазны, известные всей России, что трудно было не поддаться им. Мы группами совершали