Русская нация в ХХ веке (русское, советское, российское в этнополитической истории России) - Александр Иванович Вдовин

Вместе с тем пора эта, по своей исключительной напряженности и противоречивости, – была порой трагической. Пушкин явил собой образ русского мыслителя-деятеля. Он любил, знал и Кавказ, и Бессарабию, и Восток, и Европу. Пушкин – это образ человека неустрашимого, человека, стоявшего на вершине мировой культуры. Он велик – это бесконечно одаренная натура! Пушкин, воспевший Петербург и Полтаву! Пушкин – пронизанный ощущением вечного поиска, священного беспокойства! Пушкин, прикоснувшийся к войне на Кавказе – мчавшийся с казаками в атаку»[879]. Пушкин в его постоянной борьбе с врагами: «бенкендорфами дубельтами, геккеренами, дантесами – всей иностранной сворой реакционеров-иноземцев. Пушкин защищал честь свою, честь семьи, я главное честь России. Пушкин, уже смертельно раненный, приподнялся и выстрелил по врагу – ненавидя его. Таким мы ощущаем поэта сегодня – здесь в его городе, который не сдался врагу и упорно дерется. Пушкин – это бессмертный образ героя! Ленинградцы – и вместе с нами вся страна – благоговейно чтят его память»[880].

Ученые и писатели в своих произведениях исторического жанра решали общую задачу – формировали патриотическое сознание, на исторических примерах учили героике, рассказывали о культурных традициях и достижениях народов СССР. Помимо своего литературного труда, писатели, как и ученые, принимали самое активное участие в общественно-политической жизни, вели просветительскую и воспитательную работу – выступали в прессе и по радио, проводили беседы и встречи с солдатами на фронте и тружениками тыла. В ходе этой деятельности ими неоднократно отмечалась востребованность аудиторией исторической тематики[881].

Результатом проводившейся в стране огромной совместной работы по историческому просвещению и воспитанию историей стал стремительный рост интереса к событиям прошлого, расширение исторической эрудиции у советских граждан. Проявлений этого – множество. Например, во время боев за освобождение Болгарии политработники рассказывали фронтовикам о значении той далекой русско-турецкой войны для освобождения от турецкого ига Болгарии, Румынии, Сербии и Черногории. Когда войска проходили памятник русским солдатам-участникам войны 1877–1878 гг., была сделана остановка, состоялся митинг, посвященный памяти героев русской армии. Проходя памятники воинской славы, советские солдаты всегда отдавали им воинские почести, проводились собрания и митинги, рассказывающие о славных предках, сражавшихся за независимость своего Отечества. Многочисленные отклики фронтовиков на работу историков и писателей красноречиво свидетельствуют о том, что она была необходимой составляющей формирования патриотического сознания[882].

Победа – «результат национального чувства в химически чистом виде»

В отражении гитлеровского нашествия наиболее тяжкая роль выпала на долю русских – наиболее многочисленного народа СССР. Именно этим объясняются новые уступки русскому национальному сознанию со стороны властного режима, сделанные накануне и в годы Второй мировой войны. Делалось это в надежде на максимальное использование мощи национального фактора крупнейшего по численности народа СССР в противостоянии с агрессорами.

В докладах о состоянии военной пропаганды среди населения, направленных в ЦК ВКП(б) Главным управлением политической пропаганды Красной Армии в мае 1940 года и в январе 1941 года, в ряду «ложных установок в деле воспитания и пропаганды», негативно сказавшихся в освободительных походах 1939–1940 годов и в войне с Финляндией, отмечались не только культ опыта Гражданской войны и отсутствие трезвой оценки сил армии. Вместо того чтобы воспитывать уверенность в своих силах, пропаганда скатывалась на путь бахвальства и хвастовства, создававших в армии и стране вредные настроения «ура-патриотизма» и «шапкозакидательства», зазнайство и самоуспокоенность. Осуждалось неумеренное славословие в адрес армии с использованием приторных эпитетов «великая и непобедимая», «всесокрушающая сила», «самая сознательная», «самая дисциплинированная», «армия героев» и т. п. В докладах говорилось о «неправильном освещении интернациональных задач», ставился вопрос о соотношении интернационализма и патриотизма в пропаганде и агитации.

Интернациональные задачи армии впредь предлагалось трактовать и пропагандировать следующим образом: «Красная Армия в любой войне выполняет свои интернациональные обязанности, но далеко не всегда выполнение этих обязанностей является главной задачей. В любой войне, которую поведет Советский Союз, основной задачей Красной Армии будет защита Советского Союза – отечества мирового пролетариата. Где и при каких бы условиях Красная Армия ни вела войну, она будет исходить из интересов Родины, из задачи укрепления силы и могущества Советского Союза. И только в меру решения этой основной задачи Красная Армия выполнит свои интернациональные обязанности». Что же касается основ патриотического воспитания красноармейцев, то в первом из цитируемых докладов особо подчеркивалось: «Нашу армию необходимо воспитывать на ее героических традициях и на героическом прошлом русского народа». Между тем, говорилось здесь же, «закон о каре за измену Родине, изданный в 1934 году, был забыт в армии. Военно-историческая пропаганда не велась»[883].

Неудачи первого этапа войны поставили под сомнение коренные, казавшиеся ранее незыблемыми идеологические постулаты, определявшие жизнь советского общества, внутреннюю и внешнюю политику государства. Создание антигитлеровской коалиции приглушило антиимпериалистическую пропаганду. Международная классовая солидарность на поверку не обнаруживала своей действенности. Германские пролетарии вопреки ожиданиям и наивным призывам из советских окопов в массе своей вовсе не спешили повернуть оружие против своего эксплуататорского правительства и не выказывали никакого почтения к СССР как отечеству мирового (т. е. и германского тоже) пролетариата. Как и пролетарии других воюющих капиталистических государств, они никак не вдохновлялись идеей использовать мировую войну для свершения мировой коммунистической революции. Национальная солидарность оказалась и была признана силой, сплачивающей несравненно прочнее, нежели классовая, не только в стане врага, но и в самом СССР. В беседе с У. Гарриманом, координатором американской программы ленд-лиза, возглавлявшим делегацию США на московском совещании представителей СССР, США и Великобритании 29 сентября – 1 октября 1941 года, Сталин сказал о своих соотечественниках: «Мы знаем, народ не хочет сражаться за мировую революцию; не будет он сражаться и за советскую власть… Может быть, будет сражаться за Россию»[884].

С началом войны Сталин прекратил всякие попытки актуализировать популярную ранее идею о превращении войны в революцию. Руководитель «штаба мировой революции» Г. Димитров уже утром 22 июня получил указание: «Коминтерн пока не должен выступать открыто. Партии на местах развертывают движение в защиту СССР. Не ставить вопрос о социалистической революции. Советский народ ведет Отечественную войну против фашистской Германии. Вопрос идет о разгроме фашизма, поработившего ряд народов и стремящегося поработить и другие народы». На срочно собранном заседании Секретариата ИККИ Димитров повторил эти установки: «Мы не будем на этом этапе призывать ни к свержению капитализма в отдельных странах, ни к мировой революции», коммунисты должны включиться в борьбу «за национальную свободу» в качестве ее «руководящего элемента». В шифровках компартиям, секциям Коминтерна, отправленным в тот же день, подчеркивалось: «Учтите, что на данном этапе вопрос идет о защите народов против фашистского порабощения, а не о