Петербург на границе цивилизаций - Тюрин Александр Владимирович Trund

А в конце двадцатого столетия русско-советское государство опять попадет под удар чистых марксистов, замечательных интернационалистов, революционных демократов и истинных либералов. Новое поколение декабристов, герценов, бакуниных снова приведет на десятилетие к власти антинациональную сырьевую олигархию, только уже газо-нефтяную…

Вплоть до сего дня имя Бакунина присутствует в западных и российских книгах, специализирующихся вовсе не на теме психопатологий, а на теме российского революционного движения. В некоторых энциклопедических статьях, посвященных времени Николая I, Бакунину выделяется несуразно большой объем текста, видимо, чтобы доказать жестокость тирана.

Для справки. При «жестоком тиране» в Петропавловской крепости сидел часто один арестант, но не более 5–8. Во всей царской России, в 1844 году, согласно данным проф. Гернета, в тюрьмах содержалось 56 тыс. арестантов — при населении в 60 млн. человек. (Для сравнения, в современных США при населении в 330 млн. – около 3 млн. чел.)

Интересно, что параллельно пространству разрушителей государства, традиции и алчных «освобожденцев» разных мастей в Петербурге существовало пространство современных святых, людей, осознававших единство всех уровней мироздания. Самым известным из них является, наверное, Святой праведный Иоанн Кронштадский, уроженец Русского Севера, почти всю свою жизнь, с 1855 по 1908, прослуживший в Кронштадтском Андреевском соборе. Отец Иоанн вставал ежедневно в 3 часа ночи, около 4 отправлялся в собор к утрени. Перед началом литургии была общая исповедь, ибо тысячи людей ежедневно приезжали в Кронштадт, желая исповедаться у отца Иоанна. По свидетельству очевидцев служба отца Иоанна представляла непрерывный горячий молитвенный порыв к Богу. После службы, а литургия и причащение не оканчивались раньше полудня, отец Иоанн отправлялся в Петербург по бесчисленным вызовам к больным и страждущим. И он редко возвращался домой ранее полуночи, а многие ночи вообще оказывались бессонными. Его проповеди отличались глубиной мысли и притом понятностью даже простым необразованным людям. Он вел духовный дневник, которая в итоге составила книгу «Моя жизнь во Христе». Основная идея и духовного дневника, и проповедей отца Иоанна – необходимость истинной горячей веры в Бога и жизни по вере, в непрестанной борьбе со страстями и грехами, преданность вере и Церкви Православной как единой спасающей. Усилиями отца Иоанна, на собранные им средства в 1882 г. был открыт в Кронштадте Дом Трудолюбия, куда мог прийти любой нуждающийся. Здесь были устроены мастерские, где в течение года работало до 25 тыс. человек, школа на 300 детей, детский сад, загородный детский дом для детей, сиротский приют, бесплатное призрение бедных женщин, народная столовая с небольшой платой за еду, библиотека, бесплатная лечебница, воскресная школа и многое другое. Трудами отца Иоанна также были открыты ночлежный дом в 1888 и Странноприимный дом в 1891 г.

В отношении к общественной жизни отец Иоанн являл собой образ пророка Божия, обличающего ложь и грех. Либералы и левые страшно не любили и не любят до сих пор отца Иоанна за его непримиримое отношение к материалистическим и либеральным течения, которые подрывали русскую веру и разрушали тысячелетнюю государственность России. «Научись, Россия, веровать в правящего судьбами мира Бога-Вседержителя и учись у твоих святых предков вере, мудрости и мужеству… Господь вверил нам, русским, великий спасительный талант православной веры… Довольно пить горькую, полную яда чашу – и вам и России».[193]

Были и мыслители того времени, которых можно назвать прогрессивными традиционалистами, которые желая развития страны, однако видели его самобытным, древним, опирающимся на социальную и хозяйственную традицию, что выводило их в ряд борцов за государственные интересы. Тут надо вспомнить Д. Хомякова, С. Шарапова и других поздних славянофилов, славистов В. Ламанского и А. Гильфердинга (поднявшего из небытия историю балтийских славян), а также Михаила Каткова, кстати, еще в молодости надававшего оплеух Бакунину за распространение слухов. И «бесстрашный борец за свободу» побоялся вызвать Каткова на дуэль. В 1863–1864 гг. во время вооруженного выступления польской шляхты, устроившей резню русских людей в западных губерниях и претендовавшие на воссоздание Речи Посполитой в границах 1772 года, Катков, тогда издатель «Русского вестника» резко осудил действия петербургской либеральной бюрократии, которая явно делала ставку на соглашательство с польскими элитами. И поддержал жесткую политику виленского генерал-губернатора Михаила Муравьева, который, опираясь в борьбе с мятежом на православное духовенство и крестьянство, отлавливал польских террористов, вешал «жандармов-вешателей» (именно так назывались польские каратели из т.н. «национальной жандармерии»), лишал польскую шляхту ее имений, и передавал ее земли русским крестьянам, переводил школьное образование на русский язык. (А «революционный демократ» Герцен в это время ведет пропагандистскую войну на стороне польской шляхты). Выступления Каткова и И. Аксакова побудила правительство к решительным действиям, и, несмотря на вой «прогрессивной» печати всей Европы, подавить мятеж, урезать привилегии шляхты, отменить выкупные платежи для крестьянства в западных губерниях, перевести там делопроизводство и образование на русский язык. В общем, провести там своего рода русскую консервативную революцию сверху. В сфере экономики Катков выступал за протекционистскую политику и расширении государственного вмешательства. Розанов писал о Каткове: «В Петербурге, и именно во «властных сферах», боялись Каткова. Чего боялись? Боялись в себе недостойного, малого служения России, боялись в себе эгоизма, «своей корысти». И — того, что все эти слабости никогда не будут укрыты от Каткова, от его громадного ума, зоркого глаза, разящего слова. На Страстном бульваре, в Москве, была установлена как бы «инспекция всероссийской службы», и этой инспекции все боялись, естественно, все её смущались. И — ненавидели, клеветали на неё. Между тем Катков был просто отставной профессор философии и журналист».

Город-феникс. От краха к возрождению

Тупики роста. Петербург реформирует Россию

В 1858 в Петербурге проживало 0,5 млн. чел., в 1900 – более 1,4 млн., в 1914 свыше 2,2 млн. чел., что делало его одним из крупнейших в мире. Взрывной рост населения Питера отражал чрезвычайно быстрый рост населения Российской империи. Рост количества обживающих город селян объясняется не столько «освобождением крепостных» – в Петербург и ранее на отхожие промыслы прибывали в большом количестве и крепостные, и государственные крестьяне, – а крестьянским малоземельем. Оно было результатом либеральной реформы 1861, когда от наделов, которые пользовались крестьяне при крепостном праве, совершались «отрезки» в пользу землевладельца.

В Петербург устремлялись сотнями тысяч обезземеленные и малоземельные крестьяне – сперва на часть года, на более или менее продолжительные заработки, что потом переходило в постоянное проживание. В основном, это были жители нечерноземных областей со скудными почвами и коротким сельскохозяйственным периодом. В особенности, с Верхней Волги, прибывавшие, как правило, водным путем, и с Северо-Запада России, пребывавших по железной дороге – для них существовали и удешевленные тарифы – из Ярославской, Костромской, Новгородской, Псковской, Тверской губерний. И самой Петербургской губернии.

К примеру, из Шлиссельбургского уезда приезжало ежегодно 15 тыс. крестьян, которые занимались извозом и, как бы сейчас сказали, работали в коммунальном хозяйстве. В том числе занимались вывозом снега, нечистот и «золота», то есть фекалий. То самое «золото» в Шлиссельбургском уезде с его бедными почвами использовалось как удобрения. Ярославцы, которых в Петербурге было особенно много, считались умелыми в разнообразных ремеслах и оборотистыми, склонными к торговле, «себе на уме», к тому же приятной наружности и не отличающимися особой нравственностью. Что относилось к ярославцам обоего пола. В самом деле, это были люди, как правило, находящиеся в долгом отрыве от своих семей. Ежегодно в Воспитательный дом приносили до 10 тыс. незаконнорожденных детей, которые затем передавались в крестьянские семьи, где имелась корова, на воспитание. За содержание питомцев воспитатели получали в год при возрасте ребенка до 2-х лет – 30 руб., до 6-ти – 24 руб., до 15-ти – 18 руб.