Петербург на границе цивилизаций - Александр Владимирович Тюрин

Пушкин отделил себя словами «лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые приходят от одного улучшения нравов, без насильственных потрясений человеческих, страшных для человечества».

Пушкин был прозорлив в отношении западных «образцов», которые так прельщали свежеиспеченную российскую интеллигенцию. Так в статье «Джон Теннер» он пишет: «С изумлением увидели демократию в ее отвратительном цинизме, в ее жестоких предрассудках, в ее нестерпимом тиранстве. Все благородное, бескорыстное, все возвышающее душу человеческую — подавленное неумолимым эгоизмом и страстию к довольству… Отношения Штатов к индийским племенам, древним владельцам земли, ныне заселенной европейскими выходцами, подверглись также строгому разбору новых наблюдателей. Явная несправедливость, ябеда (клевета) и бесчеловечие американского Конгресса осуждены с негодованием».[163] Не менее метко Пушкин высказывался и об английском капитализме, о чем далее...

Последние годы Пушкин много занимался русской историей. И даже день накануне дуэли он провел в работе над статьей для «Современника» о русских первопроходцах Сибири.

В своем ответе теоретизирующему русофобу Чаадаеву Пушкин ясно выразился насчет мнимого несовершенства русской истории. Соглашаясь с чаадаевским посылом, что «история — ключ к пониманию народов», Пушкин пишет: «Что же касается нашей исторической ничтожности, то я решительно не могу с вами согласиться. Войны Олега и Святослава и даже удельные усобицы — разве это не та жизнь, полная кипучего брожения и пылкой и бесцельной деятельности, которой отличается юность всех народов? Татарское нашествие — печальное и великое зрелище. Пробуждение России, развитие ее могущества, ее движение к единству (к русскому единству, разумеется), оба Ивана, величественная драма, начавшаяся в Угличе и закончившаяся в Ипатьевском монастыре, — так неужели все это не история, а лишь бледный полузабытый сон? А Петр Великий, который один есть всемирная история! А Екатерина II, которая поставила Россию на пороге Европы? А Александр, который привел нас в Париж? и (положа руку на сердце) разве не находите вы чего-то значительного в теперешнем положении России, чего-то такого, что поразит будущего историка? Думаете ли вы, что он поставит нас вне Европы? Хотя лично я сердечно привязан к государю, я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя; как литератора — меня раздражают, как человек с предрассудками — я оскорблен, — но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, какой нам Бог ее дал».

Такое Пушкинское credo поставило его в оппозицию не только к Чаадаеву, который отказался от России в явной форме, но и к большой части российской элиты, которая сделала это менее сознательно, но более страшно. Чаадаев честно отказался и ушел в себя; остальные продолжали вести светскую жизнь, сидеть в правительственных комитетах и дворянских собраниях, на университетских кафедрах, командовать войсками.

Четкое позиционирование Пушкина как лидера национальной культуры и не могло не встревожить западническую партию.

В заговоре против Пушкина участвовал и дипломатический представитель Голландии, чья политика была полностью подчинена Англии, и находящийся с ним в нетрадиционной сексуальной связи французский офицер, с неясными целями появившийся в России, и представители семьи Полетика, известной своими пропольскими и мазепинскими взглядами, и многие видные масоны. Масоны П. Вяземский, А. Тургенев, В. Жуковский, завсегдатаи карамзинского салона, принимали участие в раскручивании интриги.

Император, видимо, почувствовал ее масштаб и 23 ноября 1836 взял с Пушкина слово: не драться на дуэли.

Как показал исследователь С. Фомин, граф Г. Строганов выполнял роль координатора заговора. Григорий Строганов, будучи еще бароном, участвовал в заговоре против императора Павла, проводимого в интересах Англии. Как и многие другие заговорщики, Строганов был приближен к Александру I. Являлся членом «негласного комитета», который занимался укреплением власти дворянской олигархии после некоторого ее ослабления в период Павла (в т.ч. восстановил «Жалованную грамоту дворянства») и открыл практически беспошлинный доступ на российский рынок английских товаров, что стало серьезным ударом по национальной промышленности. Строганов был дипломатом с обширными европейскими связями, другом канцлера Нессельроде и голландского посла нетрадиционной ориентации Геккерна. Незаконная дочь графа Строганова Идалия Полетика являлась активным координатором антипушкинской интриги (она сводит Дантеса с женой Пушкиной у себя дома). Приятель Строганова посол Геккерн и его «сын» Дантес почти со 100% вероятностью были авторами пасквиля, в котором Пушкина объявляли «коадъютором великого магистра ордена рогоносцев и историографом ордена», что собственно и стало спусковым крючком к дуэли. По воспоминаниям К.К. Данзаса, граф Строганов как раз и советует голландцу, чтобы его "приемный сын" Дантес вызвал Пушкина на дуэль. После дуэли Строганов и Нессельроде проводят остаток дня у Геккерна, совещаясь, как замести следы. Сразу после кончины Пушкина Жуковский выносит из его квартиры какие-то бумаги, а граф Строганов занимается организацией похорон, присматривая за тем, чтобы они не приняли какого-нибудь опасного направления...[164]

Кстати, накануне дуэли Пушкин работал над статьей о русских первопроходцах для журнала «Современник». Ее черновик пропал вместе с другими рукописями, которые вынес из дома на Мойке Жуковский — кстати, не только сочинитель, но и масон.

А ведь если бы жизнь Пушкина продлилась хотя бы еще на 10-20 лет, очень возможно, что и развитие российской интеллигенции уклонилось бы от примитивного западнического обезьянничества и послушного подкладывания мозгов под западные штампы. Но и даже в свой недолгий срок жизни Пушкин сделал казалось бы невозможное. До него реальная Татьяна написала бы реальному Онегину письмо на французском – ибо существующий русский язык был достаточен беден для изложения чувств и мыслей. А после него уже на русском – русский язык благодаря Пушкину стал богат и наделен всем необходимым.

После смерти великого русского поэта Николай I заплатил все его долги, дал большую пенсию его семье и профинансировал издание его сочинений.[165]

Последними словами Пушкина об императоре были: «…Весь был бы Его» и «Попросите Государя, чтобы Он меня простил». Речь идет о нарушении данного Николаю слова не драться на дуэли.

Даже такое прощание Пушкина с императором не помешало трепетным интеллигентам переврать всё, что можно. В стихотворении «Поэт и царь» Цветаева надрывно давит из себя: «Зорче вглядися! Не забывай: Певцоубийца Царь Николай Первый». В экстатическом выплеске чувств она по сути делает из Николая I вечного врага свободы, Амалека, Антихриста.

Приложив столько усилий к гибели поэта, российские либеральные силы более полутора веков занимались привычным для них делом, приватизацией. Они занимались приватизацией памяти о русском гении, выставляя его этаким декабристом, случайно не добравшимся до Cенатской площади. В чем им старательно помогали марксисты. Из Пушкина выходила очередная штампованная «жертва царизма», попадавшая на одну полку вместе с