Даниил Мельников - Империя смерти

Вот что показал Шелленберг на Нюрнбергском процессе после того, как его обвинили в авторстве указанного соглашения между армией и СС: «Оглядываясь назад, я пришел к заключению, что Гейдрих, равно как Вагнер и главнокомандующие группами войск, знали пределы письменных соглашений… Однако из обвинений, предъявленных Олендорфу, известно, что приказ (об «окончательном решении». — Авт.) существовал лишь в виде устного приказа, отданного эйнзацгруппам опять же в устном виде. Известно также, что он сохранялся в строгой секретности. Я ничего не знал ни об этом приказе Гитлера, ни о дальнейших рапортах эйнзацгрупп, исполнявших приказ».

Здесь что ни слово, то ложь — как всегда у Шелленберга. Нарочно смешав в одну кучу разные решения — решение о создании эйнзацгрупп и приказ об «окончательном решении» (ликвидации лиц еврейской национальности) в оккупированных странах, он немедленно сообщает, что не знал ни о том, ни о другом.

А между тем Шелленберг не мог остаться в неведении насчет подробностей соглашения Гейдриха с Вагнером, ведь документально доказано, что он при сем присутствовал. В своих мемуарах Шелленберг сообщает, что Гейдрих велел ему выйти из комнаты в конце переговоров. И что через стенку он слышал только приглушенные голоса. Просто смешно. Почему, собственно, Гейдрих не пожелал разговаривать с представителем армейского командования о «подробностях» при своем самом верном человеке, эсэсовце Шелленберге? Щадил «невинность» начальника СД? Но ведь СД-заграница для того и была создана, чтобы распространять методы гестапо за пределы коричневого рейха. Кроме того, даже если бы Шелленберг не был в комнате рядом с Гейдрихом, он знал бы о практике эйнзацгрупп. О них знали в Германии так же, как и об «окончательном решении». Между прочим, все это открыто обсуждалось за столом в заведении, где обедали в последние годы войны все эсэсовские крупные чины — от Кальтенбруннера до Шелленберга и от Мюллера до Небе. Это также подтверждено документально.

Шелленбергу было известно все. Он держал непосредственную связь с промышленниками, а стало быть, отлично знал о «рабочих лагерях», где ежедневно, ежечасно убивали непосильным трудом угнанное с оккупированных территорий население.

Именно канцелярия Шелленберга была «инкубатором», где выращивали грязных предателей из всех стран: палачей-коллаборационистов, карателей-полицаев.

И наконец, анализируя работу аппарата насилия в нацистской Германии, мы видим, что все его ответвления проводили в жизнь одни и те же бесчеловечные приказы. В этом была своя убийственная логика — вернее, логика убийц. Во-первых, гитлеровский аппарат строился на общности преступлений, на круговой поруке. Во-вторых, палачи контролировали друг друга: каждый начальник подотдела, отдела, управления мог в любое время донести, что начальник смежного подотдела, отдела, управления действует недостаточно энергично, недостаточно «радикально».

Поэтому не только Шелленберг, но и самый последний-распоследний эсэсовец не имел оснований утверждать, будто в «его» управлении не знали того, что творили другие управления. Тем не менее показания и мемуары Шелленберга построены именно на таком абсурдном утверждении. Начальник VI управления РСХА, оказывается, каждый раз «испарялся» именно в тот момент, когда замышлялись кровавые дела, и оказывался в служебной командировке, когда они осуществлялись.

В эпоху массовых ликвидаций и «фабрик смерти» Шелленберг якобы был эдаким одиночкой-шалунишкой-шпиончиком-интриганчиком, который время от времени прокручивал сравнительно безобидные авантюры. При этом если и были убитые, то убитые в результате перестрелок — рисковали обе стороны.

Беспардонная ложь! Шелленберг отличался от своих коллег, других эсэсовских бонз, крупных нацистских карателей лишь одним. Он оказался хитрее и Канариса, и Небе, и Гизевиуса, и многих других сослуживцев, которые «под занавес» решили поменять хозяина. Шелленберг изобрел более хитрый путь сговора с Западом. Сговора не вопреки начальникам — главным палачам, — а вместе с ними, так сказать, под их эгидой. Сидя за обеденным столом с Кальтенбруннером и Мюллером, он плел интриги, дабы заключить сепаратный мир на Западе и передать западным спецслужбам гиммлеровскую шпионскую сеть, дорогие кадры — «специалистов по Востоку». Расчеты Шелленберга оказались правильными: он дважды избежал виселицы — виселицы гестапо и виселицы судов по денацификации. Уникальный случай для карателя его масштаба.

Глава пятая

«Конвейер смерти»

История, общие контуры

На всем протяжении нацистского рейха концлагеря, или, как их называли в просторечии, «кацет» — по двум латинским буквам слова «концлагерь», являлись важнейшей составной частью эсэсовской террористической системы. Но подобно всей системе, «кацет» нельзя рассматривать как нечто совершенно застывшее. Количество лагерей менялось (увеличивалось), менялись и порядки в лагерях (ужесточались), и само назначение «кацет». Постоянная эскалация насилия в коричневом государстве сопровождалась и «усовершенствованием» концлагерей. Здесь надо подчеркнуть одно: если тюремная пенитенциарная система является неотъемлемой принадлежностью любого буржуазного государства, то «кацет» — изобретение нацистов; они могли быть созданы лишь на основе так называемых «охранных арестов», то есть арестов превентивных, не за совершенные преступления, а по политическим, «расово-биологическим» и прочим мотивам. Притом арестам, совершенным без всяких юридических формальностей, по произволу чиновников террористического аппарата.

Нельзя забывать также, что система «охранных (превентивных) арестов» и сама система «кацет» были прежде всего оружием против коммунистов, против сознательной части трудящихся Германии.

Наиболее ясно это сформулировал Эрнст Тельман, вождь немецких коммунистов, в своей последней речи на заседании ЦК коммунистической партии в Цигенхаузе 7 февраля 1933 г.

«Для буржуазии очень важно уничтожить и нашу партию, и весь авангард рабочего класса. Она не остановится ни перед чем, дабы достичь этой цели. Стало быть, сейчас речь идет не только о ликвидации последних жалких прав рабочих, не только о запрещении партии, не только о фашистской классовой юстиции, но и обо всех формах фашистского террора: о массовом интернировании коммунистов в концентрационных лагерях, о линчеваниях, об убийствах из-за угла».

Истинные хозяева Германии — монополисты прекрасно понимали, что обычными средствами, с помощью буржуазной юстиции, нельзя покончить раз и навсегда с демократией, прекратить всякую оппозицию, уничтожить инакомыслие. Без системы концлагерей коричневый рейх не сумел бы продержаться и дня.

Гиммлер прямо говорил, что он намерен заключить в «кацет» сотни тысяч немцев на всю жизнь. Вот что он заявил уже 8 февраля 1937 г. в речи перед группенфюрерами СС:

«…Я убежден, и надо сказать об этом открыто, что таким количеством лагерей в случае войны мы не обойдемся… Я того мнения, что преступников необходимо держать в лагерях много лет, минимум до тех пор, пока они не приучатся к порядку — в нашем понимании этого слова… и пока не удастся сломить их волю. Очень многих мы вообще никогда не сможем выпустить на свободу; следует ясно представить себе: широкие массы нашего народа и в последующие годы, а может десятилетия, будут восприимчивы к яду большевизма, который во все новых формах и гомеопатических дозах, причем в рафинированной упаковке, станет выдавать вражеская пропаганда. И если мы выпустим их вожаков, они станут жертвами этого яда; зато если верхушка окажется в заточении, то в трудные времена здоровый дух возьмет верх… Но если мы так не поступим, то будущее уже сейчас… видится мне в черном свете».

Яснее не скажешь! Надо увеличивать число концлагерей, следует держать в них «вожаков», дабы они не распространяли «яд большевизма», к которому немецкий народ столь «восприимчив».

Спустя семь лет, в речи 28 февраля 1944 г. в Берлине перед пропагандистами НСДАП, Гиммлер повторил это в еще более откровенной форме. «Все коммунисты, — сказал он, — теперь уголовные элементы. Главная наша забота в отношении будущего привела к тому, что сейчас у нас не может возникнуть никакая организация на коммунистической базе, ибо основная масса коммунистических функционеров уже много лет сидит в концлагерях. Здесь, как и во всех других вопросах, которые касаются блага нашей нации, мы проводим беспощадную и безжалостную политику».

Речь перед генералами в Зонтхофене 5 мая 1944 г., всего за год до крушения нацистского рейха, была своего рода ретроспективой «подвигов» СС. И Гиммлер опять счел необходимым похвастаться тем, что он сделал для господ монополистов, поправ все законы и создав целую сеть концлагерей.