Джон Норвич - Срединное море. История Средиземноморья

И все же во время своей молниеносной карьеры Кола каким-то образом сумел очистить сознание сограждан от самых обременительных наносов Средневековья и привить им новый взгляд на их классическое прошлое. Деяния, по масштабу и значению сходные с теми, что он совершил в области политики, осуществил в словесности его друг и сторонник Франческо Петрарка. Через двадцать лет после смерти Данте, в 1341 г., Петрарку увенчали на Капитолии лавровым венком как царя поэтов. Однако за этот отрезок времени произошли изменения, в результате которых на место схоластике позднего Средневековья пришел ренессансный гуманизм. Петрарку не посещали масштабные видения Данте, но — пусть его гений был менее значителен — он обладал свежим, несуетным взглядом. Его творчество в какой-то степени находится под влиянием поэзии трубадуров Сицилии и Прованса, однако главным образом он черпал вдохновение из латинских античных авторов.

Эта новая концепция классического прошлого как предвестия будущего привела к оживлению интереса к литературе античной Греции, о которой давно позабыли на Западе и которой по большей части пренебрегали даже в Византии. В первую очередь то было достижение Джованни Боккаччо, самого даровитого ученика Петрарки: он в течение трех лет держал у себя дома старого грека, отличавшегося отвратительными привычками, готовя один из первых — и худших — переводов Гомера на латынь. Однако не классическая образованность стала причиной того, что Боккаччо помнят и по сей день. Он написал «Декамерон», будучи сравнительно молодым, но благодаря этой вещи совершил в итальянской прозе то же, что Данте и Петрарка в поэзии: упростил ее, обновил и, так сказать, выковал из нее новый инструмент. Разработанный им стиль, пикантный и терпкий, создал «Декамерону» европейскую репутацию, положив начало вновь возникшей повествовательной традиции, ведущей к Чосеру и Шекспиру, а от них — к Лафонтену и более поздним авторам.

Что до пап, пребывавших в Авиньоне, то для них влияние Кола де Риенцо и успех «Декамерона» должны были прозвучать как новый сигнал тревоги: если в ближайшее время не восстановить папскую власть в Италии во всей ее полноте, то она окажется потеряна навеки. Возвращение Кола в Рим совпало по времени с назначением кардинала Жиля Альборноса легатом в Италию; он получил задание вновь восстановить папскую власть в одноименной области. Этот испанец, обладавший фантастическими способностями, преуспел в ее выполнении настолько, что в 1367 г. папа Урбан V осмелился вновь водвориться в Латеране. Римский народ оказал ему шумный прием, и вскоре папа уже принимал визиты как от западных, так и от восточных императоров (он оказался первым и последним в истории папства, кому выпало подобное). Однако он был стар; вскоре его потянуло домой, и в 1370 г., несмотря на предостережения святой Бригиты Шведской, что путешествие в Прованс окажется для него роковым, он не смог противостоять желанию вернуться в Авиньон. Через несколько недель он скончался.

Урбан до боли ясно продемонстрировал, почему наместники святого Петра столь долго находились вдали от дома, принадлежавшего им по праву, — все авиньонские папы и большинство членов их курий были французами. А они, что примечательно, не желали путешествовать даже в спокойные времена — для них развалины Рима с царившими в них болезнями и зловонием были малопривлекательны. Чтобы совесть папства пробудилась по прошествии семидесяти лет, в Италии должен был произойти серьезный кризис, и он настал. В Церковной области[176] Альборносу наследовала орда жадных легатов-французов, которые не скрывали, что желают урвать все, что только можно; вскоре они довели дело до того, что в несчастных итальянских городах началось открытое восстание. При этом они не остановились перед тем, чтобы привлечь так называемые «вольные отряды» — банды иностранных наемников, которые, когда у них не было иных занятий, бродили по стране, зарабатывая на жизнь охраной денег, грабежом набольших дорогах и шантажом. В 1375 г. одна из таких, самых отпетых, шаек — английский отряд сэра Джона Хоквуда — отправилась по приказу болонского легата опустошать поля Флоренции. Для итальянского города это означало, что терпеть творимое папами беззаконие больше нельзя. Бурная волна антиклерикализма прокатилась по Тоскане, Умбрии и Папской области, и к концу года не менее восьмидесяти городов изгнали находившиеся в них папские гарнизоны.

Вдали, в Авиньоне, Григорий XI действовал быстро и решительно. Он наложил интердикт на Флоренцию, зачинщицу восстания; все христианские правители Европы получили приказ захватывать богатства, принадлежащие Флоренции, где бы они ни находились, и продавать в рабство всех местных флорентийских купцов. Эти чрезвычайные меры, однако, оказались неэффективны. Григорий понял, что единственная его надежда — в немедленном возвращении в Рим. Побуждаемый мольбами святой Екатерины Сиенской — она продолжила дело святой Бригиты, — он вместе со своей неохотно последовавшей за ним курией сел на корабль в конце 1376 г. и 17 января 1377 г. официально вступил в Рим. Это возвращение домой оказалось печальным: во Флоренции его войска страшно отомстили горожанам, но даже в Риме его положение ни в коем случае не являлось безопасным. Искушение было велико, и он вернулся в Авиньон, где в следующем году, к счастью для римлян, скончался. Римляне никогда не питали к папам особенно горячих чувств или уважения, но сейчас они твердо решили больше не допускать их в город. «Romano lo volemo, о alemno italiano!»[177] — кричали они, пока продолжался следующий конклав, и получили желаемое, по крайней мере отчасти. Новый папа, Урбан VI, выказывал несомненные признаки безумия и даже замучил до смерти не менее четырех своих кардиналов, но все же он был итальянцем.

Период пребывания пап в Авиньоне ознаменовал конец Средневековья. Когда Клемент V покинул Италию, старый порядок доживал свой век, однако то новое, что должно было прийти ему на смену, еще не появилось. Хотя имперский трон некоторое время пустовал, люди по-прежнему помнили великолепного Фридриха и оплакивали Манфреда и Конрадина. Папам более было нечем гордиться. Схоластическая философия в лице святого Фомы Аквинского достигла одновременно высочайших вершин и своего логического конца. Оставалось лишь, чтобы Данте в своей «Божественной комедии» подвел итоги достижениям и неудачам, мудрости и слепоте, идеалам, надеждам и страхам средневековой Италии.

Григорий XI прибыл в страну, которая хотя и оставалась в чем-то прежней, во многом бесповоротно изменилась. Возможность объединения казалась далекой, как всегда: несмотря на то что исходные различия между гвельфами и гибеллинами давно позабылись, они продолжали наносить друг другу удары и кровь по-прежнему лилась, обильно и бесплодно. Однако семьдесят лет, прошедших в отсутствие папы или эффективно действующего императора, сгладили прежние противоречия, а в 1347–1348 гг. «Черная смерть», как нам кажется, набросила еще одну завесу на прошлое и открыла настоящее еще более беспощадным ветрам перемен. Дух познания, связанный с мирским началом, охвативший теперь страну, не был новым сам по себе. Корни его скрывались в прошлом, уводя к Рожеру Сицилийскому с его греческими и арабскими мудрецами, Фридриху с его соколами, Манфреду и его трубадурам, Арнольду Брешианскому и схоластике, докторам и законникам Салерно и Болоньи. Но XIV в. придал развитию новый импульс. В политической сфере сыграл свою роль Кола ди Риенцо и деспоты на севере Италии, в культуре — Петрарка и гуманисты, в теологии — Марсилий Падуанский. В то же время возведенные папством барьеры, столь долго сдерживавшие развитие прогресса, внезапно исчезли. На пороге стояла эпоха Возрождения.

Глава XII

ПАДЕНИЕ КОНСТАНТИНОПОЛЯ

Когда падение Коньи, перешедшей под власть турок Карамана-паши в 1308 г., ознаменовало окончательную гибель дышавшей на ладан империи сельджуков, на ее развалинах возникло множество маленьких туркменских государств (некоторые из них состояли всего-навсего из одного племени, давшего им свое название). Среди них было племя молодого Отмана (или Османа), который провел молниеносную кампанию и после этого провозгласил свою независимость в качестве правителя западной оконечности Анатолии. Он благополучно и мудро властвовал над этой территорией до самой своей смерти в 1326 г.; в том же году его сын и наследник Орхан — принявший титул султана — завоевал город Бурсу и сделал его своей столицей.[178] Три года спустя он взял большой византийский город Никею (Изник). Затем в 1354 г. сын Орхана Сулейман пересек Дарданеллы и захватил крепость Галлиполи, превратив ее в свою надежную твердыню.

Галлиполи стал первой базой турок на европейской земле — плацдармом, значение которого невозможно переоценить; почти сразу же османы начали свое неустанное продвижение вперед. Еще в 1359 г. их авангард достиг стен Константинополя. К счастью, он был не настолько велик, чтобы создать непосредственную угрозу городу, однако остальная территория Фракии, хуже защищенная и изнуренная гражданской войной, стала легкой добычей турок. В 1362 г. им сдался Адрианополь, который, под именем Эдирне, сделался столицей Орхана в Европе. Расположение города на великом пути из Белграда в Константинополь делало его превосходной базой, откуда можно было проникнуть в глубь Балканского полуострова; оно также позволяло успешно изолировать Константинополь от его владений в Европе. В каждом городе и в каждой деревне, захваченной турками, значительная часть местного населения продавалась в рабство в Малую Азию, а ее место занимали турецкие колонисты.