Когда падали стены… Переустройство мира после 1989 года - Кристина Шпор

кульминации. «Позвольте мне сказать здесь, на этой площади, с таким богатым прошлым, что моей целью остается – если позволит это исторический момент – единство нашего народа». Гром аплодисментов. «И, дорогие друзья, я знаю, что мы можем достичь этой цели и что наступит час, когда мы станем вместе работать на это, если будем поступать рассудительно и открыто, с пониманием возможного».

Едва справляясь с эмоциями, Коль продолжил свою речь, предметно повествуя о длинном и трудном пути к этому общему будущему, повторяя основные темы, которые он затрагивал в Западном Берлине за день до падения Стены. «Мы, немцы, не живем в Европе и мире одни. Стоит бросить взгляд на карту, чтобы понять, что изменения здесь повлияют на наших соседей как на Востоке, так и на Западе… Здание Германии, наш дом надо строить под европейской крышей. И это должно быть целью нашей политики». В заключение он сказал: «Рождество – праздник для семьи и для друзей. Особенно сейчас, в эти дни, мы вновь начинаем смотреть на самих себя как на немецкую семью. Отсюда, из Дрездена, я шлю мои поздравления всем нашим соотечественникам в ГДР и в Федеративной Республике Германия. Да благословит господь наше Германское отечество!»

К окончанию речи Коля народ почувствовал покой, оказавшись под внушением силы момента. Никто даже не пошевелился, чтобы уйти с площади. Затем одна пожилая женщина взошла на подиум, обняла его и сквозь слезы тихо сказала: «Мы все благодарим вас»[520].

В тот же вечер и на следующее утро Коль говорил со священниками протестантской и католической церкви в ГДР и с лидерами вновь сформировавшихся оппозиционных партий[521]. Все его встречи в Дрездене ясно показали Колю, что элиты ГДР не разделяют надежд более широкой общественности. Народные толпы в Дрездене не желали никакой модернизированной ГДР, существующей в одиночестве, о чем говорила оппозиция, равно как и некоего обновления старого режима во главе с Модровым и другими переименовавшимися коммунистами (партия ПДС), существующего в некоей конфедерации с ФРГ. Двадцати четырех часов, проведенных среди народа Дрездена, хватило, чтобы убедить западногерманского канцлера в том, что его «Программа из 10 пунктов» уже устарела. В начавшейся гонке со временем все эти «новые конфедеративные структуры», которые он так отстаивал, оказывались слишком тяжеловесными и затратными по времени. У канцлера больше не было намерения поддерживать правительство Модрова – представлявшее собой шаткое, переходное образование, лишенное какой-либо демократической легитимности и лишь пытавшееся оттянуть гибель тонущего судна[522].

Внезапно Коль увидел открывшееся «окно возможностей» в самой сердцевине кризиса. Приветствия толп народа Восточной Германии взбодрили его и стали оправданием драматического поступка. Ему предстояло стать машинистом локомотива объединения, и в этом качестве он был готов перевести рычаг ускорения еще на несколько новых зубчиков. К тому же он получил заряд энергии от всеобщего позитивного медийного восприятия своего визита в Дрезден – как дома, так и за рубежом. Общей темой уже на следующий день стало то, что западногерманский канцлер заложил основу для воссоединения и сделал это на земле Восточной Германии[523].

Дрезден стал началом подлинного моря изменений в общественном восприятии Коля. Он пошел к людям. Он всегда обращался к восточным немцам со словами «дорогие друзья». Он с очевидным удовольствием купался в обожании масс. Крики «Гельмут, Гельмут!» отражали возникшее у восточных немцев ощущение, что западногерманский лидер стал для них своим человеком. Поскольку все это транслировали по телевидению в обоих Германиях, то очень быстро канцлер со свойственным ему бурным выражением патриотических чувств наполнил немецкие квартиры от Берлина до Кельна и от Ростока до Мюнхена[524].

Конечно, подобные приветствия сопровождали и выступление Вилли Брандта на митинге СДПГ в Магдебурге в ГДР в тот самый день. С огромным энтузиазмом встречали и Ханса-Дитриха Геншера в его родном городе Галле и в Лейпциге, куда он вернулся 17 декабря[525]. Но Коль в Дрездене намного обошел их всех. Очень редко канцлера – часто становившегося объектом насмешек за неуклюжую провинциальность – встречали так восторженно даже в его собственной Западной Германии. Учитывая, что в ФРГ до выборов оставалось меньше года и что германское единство становилось доминирующим вопросом, Дрезден стал самым лучшим завоеванием общественного внимания, о котором канцлер мог только мечтать.

И какого-то международного соперничества тоже не было. В тот самый день, 19 декабря, когда Коль выступал в Дрездене, Эдуард Шеварднадзе стал первым советским министром иностранных дел, который появился в штаб-квартире НАТО[526], что стало еще одним символическим сигналом завершения холодной войны. А 20 декабря уже Франсуа Миттеран стал первым лидером из числа западных стран-союзниц, совершивших официальный визит в столицу Восточной Германии, – еще одно событие, соединявшее многих помимо крошащейся Стены[527]. Но все эти события звучали как легкий шум на фоне большого взрыва, устроенного Колем. Более того, эти инициативы представлялись поразительными только в сравнении с прошлым, в то время как канцлер смотрел в будущее, и все это знали[528].

Это стало совершенно очевидным в одно мгновение 22 декабря – в ту дождливую пятницу в канун рождественских праздников, – когда Коль и Модров официально открыли пункты перехода у Бранденбургских ворот. Глядя на людей, праздновавших единение их собственного города, Коль воскликнул: «Это один из самых счастливых дней в моей жизни!» Для канцлера в конце этого памятного года – прошло менее месяца после его речи о 10 пунктах – Дрезден и Берлин на самом деле означали самые приятные воспоминания[529].

***

Конец 1989 г., конечно, не был счастливым для всех и каждого. Когда люди в западном мире собрались за рождественским ужином, экраны их телевизоров заполнили кадры последних мгновений жизни Николае и Елены Чаушеску. Абсолютный правитель Румынии на протяжении двадцати пяти лет и его жена были казнены солдатами его армии, которой он еще командовал за несколько дней до этого.

Румыния была последней из числа стран советского блока, которая пережила революционные перемены. И она была единственной, в которой они сопровождались широкомасштабным применением силы в 1989 г.: по официальным данным, 1104 человека были убиты и 3 352 человека ранены[530]. Только здесь, как и в Китае, были применены танки, происходили масштабные перестрелки. Это отражало природу чрезвычайно персонализированной и арбитражной диктатуры Чаушеску – самой жестокой в Восточной Европе. Отдалившись от Москвы в середине 1960-х гг., Чаушеску остался в стороне и от реформистской повестки дня Горбачева, и от мирного подхода к осуществлению изменений.

Так почему в таком репрессивном полицейском государстве началось восстание? В отличие от других стран блока Чаушеску смог погасить все внешние долги Румынии – но это стало высокой ценой для его народа: он настолько сократил внутреннее потребление, что магазины стояли с пустыми полками, в домах не было отопления и подача электричества ограничивалась