О чем молчит соловей. Филологические новеллы о русской культуре от Петра Великого до кобылы Буденного - Илья Юрьевич Виницкий

В свою очередь, тема «танца смерти» в сознании модерниста Народного была связана с одноименной мистической картиной его друга и покровителя Боба Ченлера, которую Иван Иванович отправил в Москву еще одному своему другу, первому американскому послу в СССР Вильяму Буллиту (по замыслу Народного, эта картина должна была висеть в посольстве США и пропагандистски-телепатически влиять на сталинскую Россию).

Как мы видим, замечательной особенностью сказочного творчества Народного была способность сочинять мистификации «гроздьями» и «сериями» – из одного вымысла вырастает другой, третий, четвертый и пятый-десятый; использованные мотивы развивают друг друга и другу другу противоречат, но автору нет дела до исправления неувязок, как мы могли видеть на примере дункановско-есенинского цикла. В итоге в своих апокрифических текстах-либретто ему удается создать особый красочный мир, населенный аристократами, революционера-ми, людьми искусства, великими учеными, археологами, монахами, мистиками, узниками, палачами, шпионами, роковыми женщинами, спасительными птицами и сочувственными мышами, в центре которого находится он сам – хранитель всех слухов и тайн мира, «духовный бродяга» и безумец, имперсонатор и «плейбой воображения», владелец редчайших сокровищ и артефактов, друг и доверенное лицо всех знаменитостей, великий газетный «телепат» и «таблоидный модернист». В этом расщепленном на множество статей-осколков мире – в отличие от мира реального и ограниченного – возможны любые, даже самые невероятные, превращения и свободная «комбинаторная» игра народной фантазии, не останавливающейся ни перед какими преградами здравого смысла и – социальных и географических границ в пределах англоязычной газетной империи Херста, простирающейся от США и Канады до Австралии и Новой Зеландии.

Заключение

Разумеется, безумное и непрерывное мифотворчество Народного-журналиста отражало не только эксцентрические черты его мышления (а человек он действительно был полусумасшедший), его материальные интересы (он всегда нуждался в деньгах), личные стремления (утопия синкретического искусства во главе с жрецами вроде «весталки» Айседоры) и комплексы (невероятные амбиции, стремление «раздуть» свою значимость до общемировой). Оно также «обнажало» главные особенности и приемы американской «желтой» (прежде всего воскресной) прессы с ее стремлением к сенсационности, мелодраме и экзотике, безоглядной мобильностью, красочной поверхностностью, политической ангажированностью (хорошо видной на примере эволюции «айседориады» Народного), абсолютной всеядностью и циничной эксплуатацией не самых рафинированных читательских вкусов и ожиданий43. В каком-то смысле газетные статьи Народного можно уподобить мифической этрусской вазе Айседоры, в которой механически смешивается разный по своему происхождению пепел современной (и не только) истории44.

Следует заметить, что о Дункан Народный написал не только приведенный выше цикл историй, но и другие статьи (часто со ссылкой на подругу балерины и свою знакомую по богемному «Дому фантазии» Мэри Дести). Последние включали в себя многочисленные фантазии и слухи, которые ему самому иногда приходилось опровергать (например, широко растиражированную им новость о том, что перед смертью Айседора решила выйти замуж за патрона и благодетеля Народного – эксцентричного миллионера-художника Боба Ченлера; если бы она вышла за него, утверждал Народный в одной сенсационной воскресной статье, то нашла бы наконец свое счастье). Между тем Народный не столько выдумывает свои истории, сколько преображает (иногда до неузнаваемости) дошедшие до него слухи и встреченные им на страницах газет факты и свидетельства (в числе источников его фантазий также были выходившие во второй половине 1920-х годов фрагменты «исповеди великой танцовщицы» и статьи, посвященные смерти Есенина, печатавшиеся в газетах Херста и русскоязычной американской газете «Русский голос», литературный отдел которой вел друг Народного Давид Бурлюк45). Так, тюремное заключение Есенина в легенде Народного, скорее всего, восходит к опубликованному в конце американского некролога поэту (29 декабря 1925 года) известию о том, что незадолго до смерти он был брошен советскими властями в темницу за критику режима46 (возможно также, что до Народного дошли сведения о пребывании поэта в психоневрологическом отделении больницы незадолго до самоубийства47). Фантастический план Есенина выпрыгнуть с небоскреба Вулворта, по всей видимости, вырастает из слуха о том, что поэт пытался выброситься из окна пятого этажа из квартиры нью-йоркского поэта Мани-Лейба Брагинского48. В свою очередь, тема античной урны Дункан восходит к изображениям танцовщиц на этрусских вазах в творческой легенде Айседоры, а сравнение Есенина с Эдгаром По – к приводимым американскими газетами словам Айседоры о том, что ее безумный муж подобен По своими гениальностью и болезненным темпераментом49 (как известно, сам Есенин использовал это сравнение для оправдания своего знаменитого американского дебоша50). Существовала в действительности и американская танцовщица Дороти Биллингс, которую Народный якобы направил в тюремную камеру Есенина для утешения поэта, «посвятившего» ей написанные кровью стихи. В свою очередь, «истинные» прощальные стихи поэта, обращенные к Айседоре («Призыв к смерти»), создаются мистификатором для того, чтобы творчески заполнить интригующую информационную лакуну (в американской прессе вначале сообщалось о найденном рядом с разбросанными письмами поэта и балерины и разорванной фотокарточкой их юного сына (sic!) предсмертном стихотворении, посвященном Дункан) и «дезавуировать» напечатанный в газетах 31 декабря 1925 года перевод стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья» как произведение слабое и недостойное Есенина (в СССР это стихотворение было впервые опубликовано 29 декабря в «Красной газете» в статье Г. Устинова «Есенин и его смерть»)51. Интересно, что полвека спустя некоторые есениноведы-конспирологи также подвергнут прощальные стихи поэта сомнению (правда, исходя из совершенно иных побуждений). Не будет преувеличением назвать безумную до смехотворности легенду Народного об Айседоре и Есенине прекрасной пародией не только на сенсационные публикации американской желтой прессы, но и на конспирологические фантазии некоторых есениноведов 1980–2000-х годов (чего стоит хотя бы версия о том, что на самом деле Дзержинского отравили за то, что он защищал автора «Страны негодяев» от гнева оскорбленных в этой поэме партийных лидеров еврейского происхождения!52).

Можно не сомневаться, что если бы Иван Народный не умер в 1953 году в своем маленьком доме на вершине горы в глубокой коннектикутской глуши, то он бы продолжил свой цикл о Есенине и Дункан, – например, написал бы историю о талантливом сыне поэта (тоже поэте), рожденном в Калифорнии через девять месяцев после мимолетной связи Есенина с прелестной американкой Дороти в тюремной камере незадолго до трагического события в ночь с 27 на 28 декабря 1925 года. Впоследствии прах этого сына любви чудесным образом оказался бы в той же самой этрусской урне, которую из СССР переправили бы Народному его тайные агенты-почитатели и которую он бы попытался продать за большие деньги доверчивым американским любителям высокого и бессмертного искусства…

Что касается самих Есенина и Дункан, то в них газетчик Народный видел прежде всего иконические образы богемных жрецов-артистов американских «Roaring Twenties» и «дописывал» их судьбы в соответствии со своими