Александр Говоров - Византийская тьма

— Опять приглашать этого Врану, — рассуждала царица. — Кончится все тем, что Врана потребует пригласить его в качестве соправителя. Так уж в истории бывало.

Помолчали, слушая, как на далеких башнях караул выкрикивает первую стражу ночи.

— А где тот прорицатель? — спросила царица. — Или пророк, который, помнишь, львов укротил и государя нашего оживил?

Протосеваст сказал, что, по данным Агиохристофорита, он исчез в тайных закоулках Марухи.

— Боже правый, как я ненавижу эту женщину, — сетует царица. — А скажи, Алек-зей, кто теперь в столице самый признанный, самый бесспорный прорицатель?

— Кокора, конечно.

— Это который воображает себя петухом?

— Он, он.

— Неужели он прорицатель, грязный, рваный такой!

— Да, да. Одной даме он нагадал, что ее соблазнит ее собственный племянник…

— А где он сейчас?

— Он как раз во дворце, совсем близко от нас. В большом обезьяннике он проживает в клетке.

— Ему что-нибудь особенное надо?

— Нет, он говорит, что там меню ему нравится больше всего.

— А нельзя ли его доставить к нам?

И вот Кокора, заспанный, тараща глаза на яркие светильники и подобрав в кулаки живописные лохмотья, стоит в золотой кувикуле перед владычествующей парой. Человек он великого ума, поэтому, не дожидаясь вопросов, начинает:

— Се грядет антихрист во веки веков! (гортанное и невнятное бормотание), хощет влезти на самую крышу, куд-куд-куд-кудах! Ко-ко-ко-ко-ра! Идет, идет, идет со ратию Вельзевул, принкипий!

Информированный был товарищ этот Кокора, никто еще про Пафлагонскую фему слыхом не слыхал, а он уже принкипия поминает, то есть принца. Утверждают, что информируют юродивого не кто иные, как катакомбные павликиане.

Протосеваст пошарил в складках своего парадного скарамангия, того самого, который так ловко умела стаскивать царица, и пожаловал юродивому золотой.

Тот и здесь показал себя человеком великого ума. Он не позарился тотчас на монетку, он подбросил ее ногой, закукарекал, запрыгал, завертелся, забормотал: «Сгинь, сгинь, золото, нечистая сила, сгинь, маммона, во веки веков…» Монета закатилась под ковер, а Кокора был чрезвычайно рад. Завтра вся столица узнает, как блаженненький ногою золотишко подкидывает — реклама!

Вдруг он прекратил прыжки и навострил ухо. В глубинах дворца слышался нарастающий гул — словно бы топот ног, восторженные клики, нечто вроде выкрикивания лозунгов.

Вот где-то уже близко хлопнули растворяемые двери, стража стукнула древками алебард, беря на караул.

— Славься вседержавнейший Алексей-автократор, надежда мира, попечение Божье!

Ксения-Мария, не вставая с места, слабо ахнула и протянула материнские руки к входным дверям.

— О-о! — басовито запели шествующие баритоны. — Испола эти деспота, славься наш государь!

Это действительно был василевс, Алексей II Комнин, который пришел сказать своей маме спокойной ночи.

Он вбежал со скакалочкой, уже не мальчишеские — мужские крепкие коленки мелькали в коротких штанах, рубашечка, как мы сказали бы, спортивного типа была любовно расшита зверушками самой матерью. «Ваше императорское величество, — зашелестели за его спиной педагоги, — оставьте скакалочку, примите целование руки вашей матушкой и светлейшим протосевастом…» Юный царь пожаловал для целования ручку и пустил слюну. Возле царя стояла его жена, возраста непонятно какого — не то десяти, не то шестнадцати лет, одетая непонятно как — не то как старушка, не то как младенец, Агнеса, дочь французского короля. Она несла скакалки и обручи своего супруга.

— Мама, мама! — кричал взрослым басом юный император. — Я разбил стекло в твоих покоях, нечаянно разбил! Это я, мама, не вели никого наказывать…

— Какая доброта! — прослезилась царственная мамаша. — Поверьте, это он непременно чью-нибудь вину на себя берет! О, чудо мое, чудо! Скажи, Кокора, предреки — неужели не солнечная судьба ожидает этого ангела во плоти?

Но насупленный человек-петух все бил крышами и надувал зоб, клохча. Вдруг в его облике проявилось что-то крокодилье, хищное. Он лязгнул зубами и провел пальцем вокруг своей шеи.

3

Лето, южное райское лето было в самом разгаре. Зелень листвы была удивительно свежа, различные насекомые порхали и стрекотали, фантастически синее море сверкало за каждым пригорком дивного черноморского берега. А по земле шла война, кровопролитие и погром растекались страшною рекою.

Пафлагонская фема двигалась, пукая и кашляя, рыгая и страдая от перепоя, звеня котелками и оружием, матерясь и молясь святым угодникам. Воинство Андроника, сопровождаемое толпами мужиков, которых тщетно пытались отгонять, пересекло границу Пафлагонской фемы и вышло в Вифинию. На третьи сутки похода на берегу лимана им предстала Никея — город суровый и роскошный, историческая соперница Византии.

Принц и его свита, страдая от жары, стояли на конях на пригорке напротив главных ворот Никеи. Ветерок лениво пошевеливал флаги и значки на пиках, не избавлял от пекла, а, наоборот, усиливал его, разнося запах конского пота и навоза. Принц был сумрачен — Никея не открыла ему ворота. Издалека было видно, как на башни втаскивают катапульты и бочки с каменьями. Лучники обстреливали каждого, кто приближался к воротам ближе чем на сто шагов.

— О-ге! — вскричал Исаак, который напялил столь обширный клепаный шлем, что из-под него торчал только клок рыжей бороды. — О-ге-ге! Вперед, на приступ!

— Вот тебе и оге-ге, — раздражался принц. — Ты здесь еще, рыжик? Спасался бы ты в столицу. Разнес бы слух о моем поражении, тебя бы поили в каждом доме!

Но Исаак продолжал кипятиться — эк у нас какая сила! И вифинцы присоединились. А мужиков-то, мужиков! Если б каждого мужика заместо камня метательной машиной через стену перебросить…

Свита Андроника сдерживала улыбки, поглядывая на неразговорчивого принца.

Андроник оглянулся, высматривая в свите. Каллах услужливо подъехал. «Кого хотите? Дионисий? Вот он, рядом с Никитой Акоминатом, оба ученых стрючка на смирных кобылках…»

Денис подъехал, извиняясь за задержку, — действительно, с непривычки трудно еще справляется с лошадкой.

— Пошевели-ка, брат, в памяти, — сказал принц. — Как там в ваших книгах написано, возьму я Никею или нет?

— Возьмешь, — без колебаний ответил Денис. Он понимал, что вождю сейчас была нужна моральная поддержка. — Только не помню, в этот раз или в другой.

— Нерадивый, значит, ты, брат, был школяр, — усмехнулся принц и кивнул ему, отпуская.

Тут же по его приказу мужики поволокли на канатах двенадцатиколесную телегу, издававшую душераздирающий скрип. Это был гигантский таран с чугунным билом, и носил он имя собственное — «Вараньица». Вараньицу эту занесло на первой же канаве, и Андроник нетерпеливо сорвался, поскакал наводить порядок. Телохранители скакали рядом, стараясь загородить его щитами от шальных стрел.

— Он у нас изобретатель, — сказал в свите Никита вернувшемуся Денису. — Говорят, при осаде Зевгмы сам придумал винт и ремень для стенобитной машины.

Денис был рад, что познакомился с Никитой и даже вроде подружился за время совместной бытности в Энейоне. Правда, Никита был очень немногословен, а что пишет он «Хронику» или даже еще только намеревается ее писать, кроме самого Никиты, знал только Денис.

— Теотоки? — равнодушно переспросил Никита, когда Денис напомнил ему ту особу, при посредстве которой они и стали знакомы. — Она тоже, вроде нас, в походе. Где-то с мужем при войске. Говорят, у нее родился сын.

Странен человек! Несмотря на все ощущение счастья с Фоти, несмотря на всю его тоску по ней, особенно по вечерам, когда зажигались костры похода и стратиоты вовсю травили всяческие рассказы и воспоминания о доме, о близких, сердце тревожно сжималось при имени Теотоки…

— Этот Врана, — оживился Никита, вспомнив о муже Теотоки. — Если ему царица с Красавчиком прикажут и он переправится через Босфор, он наше вшивое воинство раздавит, как клопа…

Политические рассуждения ему явно нравились больше, чем воспоминания даже о самых красивых особах женского пола. «Ты-то чего здесь тогда торчишь?» — подумал Денис.

Тем временем возле главных ворот Никеи разыгрывалась главная драма. Андроник бесился, телохранители по его приказу исхлестали уже не одну дюжину мужиков и стратиотов, таран деловито ухал, но полуторатысячелетние ворота славной Никеи не покосились ни на дюйм. Последовал приказ всем лезть на стены по подвозимым осадным лестницам, но никто не решался сделать это первым.

— Военизированная прогулка не удалась, — скептически заметил Никита, однако так тихо, что слышал только Денис.

И точно, у ворот к принцу подскакал наперсник его Каллах.