Сергей Ченнык - Последний штурм — Севастополь

Поредели ряды русского генералитета. Были убиты генералы Реад, Вревский, Веймарн. Ранены: Вранкен, Проскуряков, Тулубьев, Гриббе, Гагеман. Левуцкий, Гротенфельд, Огарев.{526}

ПОТЕРИ ФРАНЦУЗОВ

На этом фоне потери союзников выглядят совсем незначительными, хотя руководствуясь инстинктом самосохранения, Горчаков в своей реляции, написанной после сражения, утверждает что «…неприятель, по всем вероятиям, понес почти равную нашей потерю».{527} Французы потеряли убитыми и ранеными 70 офицеров и 1470 солдат и сержантов. Столь незначительные потери неоднократно служили почвой для бытовавшего среди англичан и пьемонтцев мнения, что французское командование умышленно занижало цифру собственных убитых и раненых. Конечно, коэффициент неточности имел место. Но если сопоставить процентные соотношения убитых к остальным видам боевых потерь, то именно французские данные окажутся наиболее близкими. Во время кампании в Крыму Франция более скрупулезно относилась к статистике солдат и офицеров, по различным причинам выбывших из строя. Это естественно, ибо комплектовавшаяся путем призыва армия, в которой рядовые и сержанты принадлежали к самым различным слоям общества, часто не самым бедным, была вынуждена и отчитываться перед этим самым обществом. Если в английской армии XIX в. аристократ никак не мог оказаться солдатом, то во французской таковых примеров великое множество. Например, при Альме погиб сержант 3-го полка зуавов Ригоди — сын адмирала.{528} За несколько лет до Крымской войны, 22 января 1851 г., во Франции был принят закон, предписывавший тщательнейшим образом вести сей скорбный учет.{529}

Наибольшие потери понес 2-й зуавский полк. Он бессменно находился на поле сражения, то занимая предмостное укрепление, то уступая его русским, выводя их под огонь артиллерии. Перед сражением в строю было не более 1200 человек. Почти половина людей была убита, ранена или пропала без вести почти за год кампании в Крыму. После Черной речки силы полка оказались столь ничтожными, что при последующем штурме города французское командование было вынуждено использовать его как резерв 1-го и 3-го зуавских полков. А после кампании значительная часть солдат полка была переведена в зуавы императорской гвардии. При Черной речке потери полка составили 11 офицеров и 300 солдат и сержантов убитыми и ранеными.{530}

Но самую большую цену за победу в этот день заплатили французские артиллеристы, на плечи которых легла основная тяжесть боя. Они потеряли:

В полевых батареях дивизии Эрбильона:

2 офицеров тяжелоранеными, 13 канониров убитыми и 22 ранеными, 30 лошадей убитых и раненых;

В полевых батареях дивизии Фоше:

3 офицеров ранеными, 23 канонира убитыми и ранеными, 20 лошадей убитыми и ранеными;

В гвардейской конной батарее (резерва):

4 офицера ранеными, 35 нижних чинов убитыми и ранеными, 40 лошадей убитых и раненых;

В конной батарее резерва:

1 офицера убитым, 22 канонира убитыми и ранеными, 50 лошадей убитых и раненых;

В остальных батареях, вступавших в бой на разных этапах сражения:

10 офицеров убитыми и ранеными, 115 канониров убитыми и ранеными, 152 лошадей убитых и раненых.{531}

Скрупулезно дает информацию о потерях французской армии Шеню. Он считает, что это сражение было для французов незначительным по сравнению с Инкерманом или «ужасной резней» последнего штурма Севастополя: «Мы потеряли 291 убитыми и 1227 ранеными».{532}

ПОТЕРИ САРДИНЦЕВ И ТУРОК

Сардинские потери не превысили 200, а турецкие — 7 человек (только раненые).{533} Сардинцы не преминули увязать незначительность собственных потерь со своей значительностью в исходе сражения. Иногда их официальная историография буквально ставит успех дня в прямую зависимость от непосредственного участия в нем пьемонтского контингента: «Наши потери в сражении на речке Черной были относительно небольшие, но было бы ошибкой определять из этого факта нашу роль в этой битве. С учетом выгодной для нас занимаемой позиции и хода развития боевых действий, мы нанесли противнику значительно больший урон чем потерпели сами. Возможно если бы французский главнокомандующий проявил бы большую инициативу (лишь две пятых союзников были задействованы в сражении), мы могли бы нанести противнику гораздо большие потери и еще меньше иметь своих. Находясь на левом фланге обороны союзников и занимая сильные, доминирующие позиции, оснащенные достаточными оборонительными укреплениями, мы, за исключением первой фронтальной атаки на траншеи г. Зиг-Заг, постоянно вели фланговую стрельбу и также в спину противника. Поскольку русские основным направлением наступления избрали центр обороны союзников, то именно по этой причине потерпели поражение. Отсюда и наш достигнутый успех при малых потерях. Противник, по-своему планируя наступление, нас почти не победил.

Французский и английский командующие в своих первых донесениях приписали нам значительно большие потери, чем мы имели. Русские в своих изданиях также приводят те же огромные потери, которые они брали из публикаций союзников (французских и английских). Кажется, что всеми не учитывались специфические условия, в которых нам пришлось действовать в этом сражении, что все они не способны были убедить себя в том, что нами было сделано много, а потеряно мало. В действительности наши потери в Чернореченском сражении сводятся к следующему.

Убито: офицеров — 2, рядовых — 12, всего — 14. Ранено: офицеров — 13, рядовых — 157, всего — 170. Пропавшие без вести: рядовых — 2. Итого: 186».{534}

В последующие дни умрут от ран еще 14 пьемонтских солдат. А два месяца спустя, 12 октября 1855 г. — командир 4-й бригады генерал Габриэлли ди Монтевеккьо, тяжелораненый пулей в грудь.

ПОСЛЕДСТВИЯ И ИТОГИ СРАЖЕНИЯ

«Бестолковость наша в этом деле поразительна».

Бестолково спланированное, начавшееся без веры в победу сражение на Черной речке закончилось полным провалом. По словам Н.И. Пирогова: «…один акт трагедии кончился; начинается другой, который будет, верно, не так продолжителен». Последствия неудачи совпали с прогнозируемыми и даже превзошли их. Особенно тяжело отразилось поражение на моральном состоянии войск, защищавших город. М.А. Вроченский в своем сочинении «Севастопольский разгром» в 1893 г. так описывал происходившее в день сражения в крепости: «Нетерпеливо ожидались в Севастополе вести с поля битвы; наступил и полдень, но известий нет, понемногу начало зарождаться невольное сомнение в успехе, к вечеру же наступило и полное разочарование, потому что сначала потихоньку, а затем и громко пронеслась весть о полном поражении. Отчаяния не было видно, но уныние и печаль были всеобщие; всякий понял, что отныне участь Севастополя решилась, и что отстоять его нет возможности; впрочем, едва ли ошибусь сказав, что в эту ночь немного было между нами людей, которые подумали бы о своей собственной участи, так как все были подавлены предстоящею гибелью города и флота».{535}

Что-то подобное творилось и в душах остальных офицеров и солдат осажденного гарнизона: «…Дело 4-го августа сильно опечалило севастопольцев и вместе с тем подняло энергию и самонадеянность в неприятеле. 5-го августа, еще до рассвета, как бы в ответ за наше вчерашнее нападение со стороны Черной, неприятель открыл по Севастополю страшное бомбардирование, по счету пятое. С этого дня до последнего, до 27-го августа, продолжается почти беспрерывное бомбардирование, за исключением нескольких дней, в которые канонада немного затихает».{536}

В союзных войсках, в отличие от русских, воцарился невероятный эмоциональный подъем. В своем «Дневнике Восточной войны» Череза де Бонвилларет писал: «В расположении союзников царило повсеместное веселье, несмотря на тяжелую картину мучений страждущих. К вечеру прибыло шампанское и лишь глубокой ночью мы возвратились в свои палатки, на свои исходные позиции. Сегодняшний успех будет залогом того, что если представится случай, тогда весь пьемонтскии корпус сможет участвовать в настоящем деле, и каждый сможет отличиться в бою, наравне с теми, кто имел уже такую возможность. Моральное следствие для нас после сражения — это то, что мы приобрели высокий престиж среди союзников. За стойкость и мужество, проявленные подразделениями пьемонтцев в бою, англичане и французы нас приглашают распить с ними шампанское, и укрепляется дружба и высокое доверие».{537}