Потерпевшие победу. Советские либералы и крах демократии в России (1987–1993 годы) - Гийом Совэ

Как мы видели во второй главе, в 1987 году Буртин критиковал националистически настроенную интеллигенцию за упрощенный взгляд на реальность, когда она связывала упадок общества с личным моральным банкротством. Недостаточно, писал он тогда, просто «начать с себя» и воспитывать личную совесть, поскольку это не устраняет основную социальную причину, являющуюся условием всех индивидуальных моральных неудач, – причину, которую он называл в то время сталинизмом. После распада СССР Буртин продолжал атаковать сталинскую систему, которую теперь обозначил как «государственный социализм», сохранившийся в постсоветской России несмотря на все идеологические и институциональные изменения, демонстрируя удивительную способность к метаморфозам:

Система-змея, одним движением сбрасывающая с себя старую (в частности марксистско-ленинскую) кожу и недурно чувствующая себя в новой. Система-ящерица, ускользающая от преследователя, оставив у него в руках только свой хвост. Система-оборотень, умеющая как угодно менять свой внешний облик, сохраняя суть[520].

По мнению Буртина, первое поколение демократических политиков было морально «катастрофическим образом неподготовленным» к руководству страной именно потому, что они вышли из сталинской системы, «где человек был тотально несвободен, нравственность была как бы вне закона и пряталась по углам»[521]. В 1993 году Буртин дошел до того, что заявил, что это поколение уже слишком скомпрометировано и что работу по установлению демократии приходится «начинать как бы сначала, почти с нулевой отметки»[522]. Однако с учетом масштаба задачи методы действия, определенные Буртиным, выглядели довольно скромными. В 1989–1991 годах он призывал к тому, чтобы Горбачеву и КПСС помешала политическая оппозиция, опирающаяся на широкую народную мобилизацию и собственную программу. После 1991 года он предлагал вытеснить «плутократов» с помощью моральной оппозиции без четкой программы, основанной на публичном выражении личной совести.

Это предложение означало возврат к политической стратегии доперестроечного диссидентства, которое через нравственный пример и протестную речь обличало нарушения советской властью собственных норм и ценностей, не ставя их под сомнение. Собственно, в постсоветскую эпоху именно люди «диссидентского склада», как сказал бы Буртин[523], занимались стратегией «нравственной оппозиции» новой власти, особенно после первой чеченской войны. Многие западные наблюдатели увидели в этой активности перспективу для создания российского гражданского общества и демократии. Однако в отсутствие постоянных политических представителей, опирающихся на сильную народную легитимность, эта моральная и правовая оппозиция оказалась очень хрупкой перед нападками государства, когда оно в конце концов устало от нее. Наконец, следует отметить, что слабость такого рода оппозиции дает аргументы тем демократам, кто опасается бессилия обезоруженной совести и считает, что для более эффективной защиты демократии иногда необходимо поступиться своими принципами.

Баткин и прагматическая оппозиция

В мае 1992 года ушедшие в отставку лидеры ДР, сторонники стратегии демократической оппозиции, организовали в Российском государственном гуманитарном университете[524] круглый стол для обсуждения перспектив демократического движения с другими представителями либеральной интеллигенции. Леонид Баткин открыл дискуссию анализом политической ситуации, очень похожим на анализ Буртина:

Становится все более очевидным, что мы видим наяву знакомый сон. Ельцинское руководство и его политика повторяют с ужасающей, только во сне возможной точностью то, что происходило недавно в горбачевское время. Был партийный реформатор, в глазах страны и мира персонифицировавший идею движения вперед, к реформам, – Горбачев. Теперь во главе России другой реформатор – Ельцин… Раньше так называемые демократы возглашали: что же делать, господа, надо поддержать Горбачева, иначе – не дай Бог! Теперь же восклицают: давайте сплотимся вокруг Ельцина, иначе придут Стерлиговы, Бабурины, Астафьевы, Анпиловы, будет весьма скверно. А тем временем Б. Н. Ельцин маневрирует, как некогда Горбачев, и, продолжая твердить о нерушимой приверженности реформам, дрейфует вправо и вправо… Речь не о личности и субъективных намерениях Ельцина, речь о политике, номенклатурной «приватизации» за счет населения, об уступках ВПК и национал-патриотической окраски государственной политике, поссорившей Россию со всеми соседями, о реставраторской идеологии, расцветающей, что ни говори, «при Ельцине»[525].

Как и Буртин, Баткин считал, что Ельцин продолжает дело Горбачева. Как и Буртин, он осуждал повторяющуюся тенденцию демократов стремиться к укреплению реформаторской власти, а не к формированию автономной оппозиции. Но, в отличие от Буртина, он далек от мысли, что решение проблемы лежит в «нравственной оппозиции». Для Баткина такая оппозиция уже существует, и проблема как раз в том, что она только нравственная. Рассказывая о небольшой группе «Независимая гражданская инициатива», которую он создал вместе с коллегами и друзьями, он говорит: «Мы вынуждены, увы, переходить в оппозицию. Пока что „мы“ – всего лишь отдельные люди, почему и оппозиция носит скорее идейный и моральный характер»[526]. По его мнению, нравственный характер оппозиции – признак ее слабости, неспособности добиться того, чтобы ее услышали власть имущие. Критическая позиция Баткина в отношении роли морали в политике обусловлена его оригинальной концепцией политики, которая была одновременно «прагматической» и строго демократической – редкое для того времени сочетание.

Открытый вопрос о власти

Леонид Баткин разделял универсалистскую точку зрения большинства либеральной интеллигенции того времени, утверждавшей, что перестройка должна положить конец претензиям СССР и России на исключительное место в мире и в истории и повести страну по пути «мировой цивилизации». Отличительной особенностью баткинского видения этого вопроса является то, что он считал, что историческая необходимость такой модернизации не дает положительного ответа на вопрос о власти, а, напротив, ставит этот вопрос демократическим образом, так, что он остается открытым. Хотя эта идея демократической открытости и не стала предметом детального теоретического анализа, ее можно обнаружить в нескольких местах его работ периода перестройки, которые мы здесь выделяем.

Для Баткина открытие вопроса о власти связано с четким разделением общества как сферы, в которой формируются экономические интересы, и политики как публичной сферы, в которой интересы выражаются и противостоят друг другу. В длинной статье 1988 года в сборнике «Иного не дано» Баткин прославил «возвращение реальной и открытой политики» как «главное условие перестройки», ставшее возможным благодаря «разгосударствлению жизни». Именно потому, что государство отделяется от общества, объяснял он, оно делает возможной политику:

с конца 20‑х годов [политика] из жизни нашего общества исчезла. Исчезла политика как специфическая современная сфера человеческой деятельности, в которой проявляются и сталкиваются различия интересов классов и групп, происходит прямое публичное сопоставление позиций и отыскиваются способы привести их к некоему динамическому компромиссу. Политика исчезла – и поэтому все стало «политикой»[527].

Формула «перманентной перестройки перестройки», которую он предлагает в этой статье, подразумевает не просто радикализацию горбачевской программы, а постоянное оспаривание официальной политики как условие существования политической жизни. Западному читателю это