Александр Шубин - Золотая осень

На решающем характере событий 11 марта настаивает и Е. Лигачев: «Опять Горбачев сел в торцевой части стола заседаний, но не по центру, а сдвинувшись в сторону от места председательствующего. Он понимал, что сейчас разговор пойдет именно о нем, и именно ему предстояло этот разговор начать.

После небольшой паузы Михаил Сергеевич сказал:

— Теперь нам предстоит решить вопрос о Генеральном секретаре. В пять часов назначен Пленум, в течении двух часов мы должны рассмотреть этот вопрос.

И тут поднялся со своего места Громыко.

Все произошло мгновенно, неожиданно. Я даже не помню, просил ли он слова или не просил… Все сидели, а он стоял! Значит — первое слово — за ним, первое предложение о кандидатуре Генсека внесет именно он.

Крупная фигура как бы нависала над столом, я бы даже сказал — подавляла. Андрей Андреевич заговорил хорошо поставленным, профессиональным так называемым дипломатическим «голосом»:

— Позвольте мне высказаться, — начал он. — Я много думал и вношу предложение рассмотреть на пост Генерального секретаря ЦК КПСС кандидатуру Горбачева Михаила Сергеевича»[616].

Право Громыко назвать кандидата определялось его статусом в Политбюро. Только он, Тихонов и Гришин были ветеранами ареопага и по неписанной традиции могли взять слово первыми. Но Тихонов не имел на тот момент подготовленной кандидатуры, кроме собственной. А его самого мог предложить лишь кто–то другой. Но влиятельный член брежневского клана Щербицкий, с которым можно было договориться, так некстати уехал в США. Гришин оказался «на крючке» у «молодежи». Громыко, после некоторых колебаний, решил остановить свой выбор на Горбачеве, предопределив исход борьбы за власть 1984–1985 гг. Накануне Горбачев позвонил Громыко:

— Андрей Андреевич, надо объединять усилия: момент очень ответственный.

— Я думаю, все ясно.

— Я исхожу из того, что мы с вами сейчас должны взаимодействовать[617].

Решив поддерживать Горбачева, Громыко мог только лично предложить кандидатуру. Поручить такую ответственную задачу менее влиятельной фигуре означало поставить все дело под угрозу.

«Не исключаю, что именно выступление Громыко и предрешило предельно спокойный ход заседания: никто из стариков даже слова против не сказал»[618]. «Были и те, кто не хотел Горбачева. Как–то незадолго до кончины генсека Чебриков, возглавлявший в то время КГБ, поделился со мной содержанием своей беседы с Тихоновым, пытавшимся убедить его в недопустимости моего избрания на пост Генерального секретаря. Чебрикова поразило, что Тихонов никого, кроме меня, не упоминал:

— Неужели сам претендовал на это место? — подумал он, — рассказывает Горбачев»[619]. Но, взвесив соотношение сил, Тихонов не решился на борьбу. Не стал он и готовить выдвижение Романова, которого кремлевские старцы опасались больше, чем Горбачева. Если кто–либо выступил бы против, то при сложившемся соотношении сил в Политбюро можно было превратиться в «антипартийную группу». Отсюда и единогласие.

Среди положительных качеств Горбачева Громыко назвал «неукротимую энергию», «умение налаживать отношения с людьми» и большой опыт партийной работы[620]. Чуткость к кадрам и в то же время способность вдохнуть в партийный механизм новую энергию — это то, что «последний из могикан» ждал от Горбачева.

Когда Громыко получил слово, наиболее нервно вел себя Тихонов[621]. Заранее блокируя возможные (но маловероятные) возражения, Громыко напомнил: «мы не имеем права допустить никакого нарушения нашего единства. Мы не имеем права дать миру заметить хоть какую–то щель в наших отношениях»[622]. Раз уж кандидатура Горбачева названа, альтернатива ей возникнуть уже не должна — иначе образуется «щель».

«Щель» не возникла. Выступавшие один за другим поддерживали кандидатуру Горбачева, акцентируя внимание лишь на разных ее положительных качествах. Тихонов указал на «контактность» и на то, что «это первый из секретарей ЦК, который хорошо разбирается в экономике» (год назад Тихонов категорически утверждал обратное). Гришин обратил внимание не только на знания, принципиальность и опыт, но и «терпимость». Московский руководитель не забыл напомнить Горбачеву о своей роли в его восшествии на престол: «Мы вчера вечером, когда узнали о смерти Константина Устиновича, фактически предрешили этот вопрос, договорившись утвердить Михаила Сергеевича председателем комиссии по похоронам»[623].

За избрание Горбачева выступил и Романов. Но в его речи сквозили нотки, которые вряд ли понравились Михаилу Сергеевичу: «Николай Александрович Тихонов говорил здесь о работе Михаила Сергеевича Горбачева в Комиссии по совершенствованию хозяйственной деятельности. Тон в этой комиссии задает т. Тихонов, а Михаил Сергеевич, опираясь на отделы ЦК, тактично вносит свои предложения, которые в большинстве своем поддерживаются комиссией». Тихонов «задает тон» в обсуждении такого ключевого вопроса, как совершенствование хозяйственного механизма, а Горбачев выступает у него в роли советника, младшего партнера. Но, по мнению Романова, Горбачев сумеет всему научиться, если конечно будет и дальше слушать старших товарищей.

Выслушав длинную череду выступлений, в которой члены Политбюро и секретари ЦК с разной степенью энтузиазма говорили о его положительных качествах, Горбачев с удовлетворением отметил, что «наше сегодняшнее заседание проходит в духе единства». Дабы не нарушать этот дух, в ответном слове Горбачев заявил: «Нам не нужно менять политику. Она верная, правильная, подлинно ленинская политика. Нам надо набирать темпы, двигаться вперед, выявлять недостатки и преодолевать их, ясно видеть наше светлое будущее»[624]. Эта речь была рассчитана на консерваторов, сторонники перемен понимали, что цена слов о неизменности курса не велика.

На пленуме ЦК КПСС, где должно было быть утверждено решение Политбюро, Горбачева снова представлял Громыко. Высшая партийная элита встретила решение Политбюро овацией. Речь Громыко была выдержана в превосходных тонах: «Показал он себя блестяще, без всякого преувеличения». Рассказывая об «обмене мнений» на Политбюро, Громыко сообщил, что «наряду с партийным опытом, а это бесценный дар, подчеркивалось, что это человек принципов, человек сильных убеждений,… человек острого и глубокого ума». Упомянув о принципах, Громыко подробнее остановился на гибкости: «Ведь часто бывает, что вопросы — «внутренние» и «внешние» — трудно очень рассматривать, руководствуясь законом «черное и белое». Могут быть промежуточные цвета, промежуточные звенья и промежуточные решения. И Михаил Сергеевич всегда умеет находить такие решения, которые отвечают линии партии… Я сам часто поражался его умению быстро и точно схватывать суть дела, делать выводы, правильные, партийные выводы»[625]. Наступало время «промежуточных цветов».

На всякий случай Громыко и здесь предупредил о недопустимости возражений: «Да, мы живем в такое время, когда на Советский Союз наведены, фигурально выражаясь, разные телескопы… И смотрят, как бы это в советском руководстве найти какие–то трещины. Единодушное мнение Политбюро: и на сей раз мы, Центральный комитет партии и Политбюро, не доставим удовольствие нашим политическим противникам на этот счет. (Аплодисменты)». Но чтобы противники «полутонов» были спокойны, опытный министр добавил: «Очень много раз Михаил Сергеевич высказывался, в том числе на Политбюро, относительно необходимости нам, как говорится, держать порох сухим»[626]. На Запад попала еще одна фраза из речи Громыко, которая не была опубликована в СССР: «У этого человека хорошая улыбка, но у него железные зубы»[627]. Возможно, Громыко переоценил зубы Горбачева.

Никаких возражений по поводу избрания Горбачева не возникло, о чем честно и было сообщено миру. Несмотря на это и десять лет спустя авторы некоторых публицистических произведений продолжали сетовать на то, что «советские граждане были оставлены в неведении относительно перипетий и дискуссий, имевших место на пленуме, соперничества различных претендентов на высочайший пост, который сам Горбачев впоследствии сравнивал с монаршиим»[628]. Однако никаких «перипетий» на пленуме не произошло.

Выступая с «тронной речью», написанной (по указаниям «самого») Медведевым, Яковлевым и Болдиным[629], Горбачев заявил: «Стратегическая линия, выработанная на XXVI съезде, последующих пленумах ЦК, была и остается неизменной. Это — линия на ускорение социально–экономического развития страны, на совершенствование всех сторон жизни общества»[630]. Ссылка на XXVI съезд носила скорее ритуальный характер — концепция ускорения была в большей степени плодом андроповской эпохи.