Андрей Боголюбский - Николай Воронин

берег вздымался рядом высот, образовавших как бы гряду обрывавшихся к югу холмов. Наиболее высокий из них, хорошо прикрытый оврагами с востока и запада и рекой Лыбедью с севера, был уже занят торгово-ремесленным поселком. Здесь в свой последний приезд на север, зимой 1108–1109 годов, Мономах сооружает мощные земляные валы с рублеными стенами и башнями и дает крепости свое имя — Владимир. Может быть, угадывая проницательной мыслью будущие судьбы этого города, Мономах основывает рядом с ним на живописных высотах, расположенных к западу от крепости, свой княжеский двор и строит на нем небольшую каменную церковь Спаса. В древней топонимике города звучат припоминания о «матери городов русских» — Киеве: Лыбедь, Почайна, Ирпень, Печерний город. Общим своим расположением Владимир также напоминал киевские высоты над Днепром. Подобно киевским «дебрям» и княжескому «зверинцу», простиравшему свои зеленые чащи на юг от города, к западу от Владимира шел дремучий сосновый бор, сохранявший до недавнего времени имя Георгиевского и, может быть, являвшийся в древности заповедным лесом Мономахова сына, князя Юрия.

По-видимому, в самом конце XI века Мономах построил в Суздале большой каменный собор, следовавший образцу «великой церкви» — Успенского собора Киево-Печерского монастыря. В Ростове, по свидетельству «Печерского патерика», был также выстроен каменный собор. Однако ряд летописей, сообщая о пожаре Ростова в середине XII века, называет сгоревший собор Ростова дубовым, относя его постройку ко времени киевского князя Владимира Святославича{35}. Возможно, что при Мономахе каменный собор был создан только в Суздале, который уже в это время выдвигался на первый план, оттесняя Ростов. Эти большие храмы были призваны стать основными центрами христианизации края; с их сооружением церковь приобретала прочную базу для своей деятельности. Раскопками в Суздале были обнаружены остатки кирпичных стен величественного, роскошно украшенного фресковой росписью собора, созданного при участии самого митрополита Ефрема. Собор вздымал свои стены и купола среди полуземляночных жилищ горожан, тесных и темных, являвших ему разительный контраст{36}. Самый художественный эффект этого каменного храма, несомненно, оказывал сильное воздействие на сердца и воображение «неверных людей», с упорством которых столь долго боролись епископы и миссионеры. Помимо этого, начало каменного строительства было крупным вкладом в культуру Суздальской земли, — горожане впервые знакомились с каменным зодчеством, гончары учились изготовлению кирпича киевского типа, новые эстетические представления были вестниками великой культуры Киевской Руси, которую могучая рука Мономаха решительно внедряла в городах Залесья.

Но это было лишь началом работы, которую продолжали уже наследники Мономаха. Сам он более не касался дел Суздальщины. В 1113 году он по приглашению киевлян занял киевский престол. Своим авторитетом в среде русских князей, своей мудрой военной и дипломатической работой он смог временно задержать начавшееся ослабление Киева и поднять властный приоритет киевского престола. Он сурово карал сопротивление князей, пытавшихся играть самостоятельную роль; даже Великий Новгород признал его волю, а на границах Киевской земли устрашенные ударами дружин Мономаха половцы надолго прекратили свои опустошительные набеги.

Росший Суздаль представлял в это время картину противоречивого сочетания старого и нового. Мощный вал смыкал свое земляное кольцо вокруг княжеского центра города и его монументального собора. Далее теснились, подобные холмам курганов, кровли полуподземных жилищ горожан и отдельные бревенчатые хоромы знати. Вне валов шли поселки полугородского типа. За рекой Каменкой обособленной группой стояли строения Дмитриевского монастыря, а дальше к юго-востоку лежал курганный могильник{37}.

Такова была обстановка города, в котором рос сын Мономаха Юрий и старел его воспитатель варяг Георгий, живший воспоминаниями о блеске Киева.

III. Отец

Если бы перед историком была поставлена задача дать очерк деятельности Юрия Владимировича как ростово-суздальского князя, он оказался бы в трудном положении: о Юрии как правителе Северо-Восточной Руси мы почти ничего не знаем. Можно сомневаться, повинен ли в этом сам Юрий или же до нас полностью не дошли, хотя и небогатые, первичные ростовские летописные записи о его времени, тогда как южные и новгородские летописи осветили сравнительно полно, но и очень взволнованно и, вероятно, иногда пристрастно его деятельность на юге, и в особенности кровавую эпопею войн за Киев. Чтобы понять многие стороны государственной деятельности Боголюбского и оценить их значение, мы должны со значительной подробностью осветить правление его отца и предшественника на владимиро-суздальском столе. Только при таком детальном рассмотрении всех противоречивых и сложно переплетенных дипломатических и военных предприятий Юрия с наибольшей полнотой вскрывается их действительное значение. В извилистом ходе многолетней усобицы из-за киевского стола яснее выступает и характер самого Юрия, доставивший Андрею много поучительных наблюдений для формирования его собственного взгляда на жизнь.

Юрий рос, не видя отца. Старый обрусевший варяг Георгий был его пестуном и воспитателем. Возможно, он своими рассказами вырастил в Юрии мечту о златокованом княжеском престоле Киева, о его богатствах и многолюдности, стремление к днепровскому югу и некоторое равнодушие к жизни и нуждам своей северной земли. Он воспитывался на идеалах уходящей в прошлое Киевской Руси, оставаясь чуждым новым принципам жизни и требовательному образцу князя-хозяина, заботливого, неутомимого строителя своей земли и «печальника» о ее нуждах, который складывался в делах и отлился в знаменитом «Поучении» Мономаха. Может быть, именно к сыну Юрию и относились слова Мономахова «Поучения», что иным «не люба будет грамотица сия»{38}.

Окружавшая князя и тысяцкого местная знать была чужда общерусским интересам, она жила даже не столько интересами всего Залесья, сколько своих владений. Портрет суздальского боярина Василия, нарисованный в одном из рассказов «Печерского патерика», передает облик этой среды, далекой не только от мысли о судьбах Руси, но и холодно относящейся к церковному строительству княжеской власти{39}.

Изоляция Суздальщины от Киевской земли сказывалась и в XII веке. Люди того времени все еще противопоставляли русский северо-восток киевскому югу, который и именовался собственно «Русью», «Русской землей». Когда суздальский или ростовский боярин ехал в Киев, о нем говорили, что он поехал в «Русскую землю»; когда в ростово-суздальское Залесье приезжал купец или посол из Поднепровья, — говорили, что приехал человек «из Русской земли». В сознании людей XII века Суздальщина была особой Суздальской землей, Суздальской Русью.

В 1107 году русские войска на юге нанесли поражение половцам под Лубнами; заключенный мир предполагали упрочить брачными связями. Мономах вместе с Олегом и Давидом поехали сватать ханских дочерей и «поя Володимер за Георгия Аепину дщерь Асеню внуку»{40}. Мономах привез половецкую княжну в Суздаль, где она стала