Политические клубы и Перестройка в России. Оппозиция без диссидентства - Кароль Сигман

трансформации политического пространства с 1986 по 1991 год затронули всю систему в целом. А что, если такие акторы, как неформальные политические клубы, появившиеся лишь в Перестройку и игравшие второстепенную роль, смогли подорвать систему изнутри и способствовали ее делегитимации? А может быть, не покажется безумным предположение, что акторы, занимающие аналогичную позицию в других общественных сферах, совершали точно такую же подрывную работу и что общий распад системы был вызван этими нападениями с разных сторон?[21] Не стоит ли для понимания происходящего переместить фокус внимания на взаимодействие акторов, занимающих позиции на разных уровнях политического пространства? Ограничивая анализ элитами и традиционными институциональными акторами, невозможно постичь этот процесс. И так ли уж важно знать, кто же все-таки, наверху или внизу, явился самым важным фактором распада системы? Один из наиболее любопытных аспектов – то, что происходит на границах институтов власти, то, каким образом последние теряют свою внутреннюю целостность и как некоторые акторы на их периферии становятся серьезными игроками в борьбе за власть в верхах. Хотя неформалы и не совершили «низовой революции», они ускорили процесс разложения партии и системы в целом.

Вторая причина, по которой некоторые исследователи не принимают во внимание значение неформальных клубов, состоит в том, что последние не вписываются во временны́е рамки, считающиеся релевантными. Многие работы, вдохновляющиеся транзитологией, берут в качестве отправной точки «демократизации» проведение первых свободных выборов (founding elections), которые определяются как «первые многопартийные выборы на состязательной основе, имевшие место после длительного периода авторитарного режима»[22]. Неформальные клубы появились до первых выборов, поэтому их часто игнорируют. Зато в центре неустанного внимания транзитологов всегда остается демократическое движение: его представляют как великого победителя на выборах народных депутатов РСФСР в марте 1990 года, ему ставят в заслугу победу Бориса Ельцина на президентских выборах в России в июне 1991 года.

Нормативный подход, принятый в транзитологии, заставляет усомниться в обоснованности априорной периодизации процессов перехода, которая руководствуется критериями, применимыми ко всем странам, – такая периодизация, как мы видим, накладывает серьезные ограничения на поле наблюдения и на выбор объекта исследования. Сомнения вызывает также понятие «основополагающие выборы», да и сама идея отправной точки перехода. В транзитологическом подходе этот момент требуется определить для того, чтобы понять, о каком типе перехода идет речь, и потом, при помощи сравнений, судить об «успехе» или «провале» того или иного пути развития. Телеологическое видение, лежащее в основе этой объяснительной модели, критиковали многие исследователи[23], и такая критика тем более полезна, что труды по транзитологии легко применимы вне академического контекста, например для установления классификации стран по признаку их демократической «эффективности»[24].

Если началом перехода считать «основополагающие выборы», то, применяя этот принцип к СССР, придется, как ни парадоксально, частично или полностью исключить из «перехода» саму Перестройку, поскольку она соответствует лишь фазе «либерализации»[25].

Первые относительно свободные выборы относятся к 1989 году (Съезд народных депутатов СССР); однако, по мнению большинства транзитологов, они недостойны статуса «основополагающих выборов». Дж. Линц и А. Степан полагают, что эти выборы нельзя считать вполне свободными, поскольку часть депутатских мест была закреплена за КПСС и подконтрольными ей общественными организациями, процедура отбора кандидатов позволила партии избавиться от многих конкурентов и выборы эти проходили в отсутствие многопартийной системы[26]. Без особых на то доказательств Линц и Степан называют выборы 1990 года в российский парламент (Съезд народных депутатов) более «важными» (может, потому, что они были более состязательными, хотя официально КПСС оставалась монопольной партией). Затем некоторые наблюдатели пришли к мысли, что «основополагающие выборы» произошли в декабре 1993 года (выборы в Государственную Думу после роспуска и расстрела российского парламента по приказу президента Ельцина)[27]. Макфол уточняет, что две предыдущие попытки перехода (Перестройка и первая Российская республика 1991—1993 годов) провалились, поскольку обе они закончились жестокими столкновениями между претендентами на власть, а не «договором» или по крайней мере «новым сводом правил политического соревнования»[28]. Таким образом, то или иное событие (например, выборы) считается достойным статуса «отправной точки» перехода только в том случае, если оно приводит к заранее известному желаемому результату (установлению договора). Изучая российскую историю с такими установками, возможно, придется откладывать эту «отправную точку» до бесконечности.

Некоторые авторы, критикующие транзитологию, считают, что выборы 1989 года – предшествующие распаду СССР – все-таки знаменуют начало демократизации и что они стали «важнейшей точкой перелома», ибо впервые вызвали всеобщий энтузиазм и дали возможность избирателям отвергнуть кандидатов от партии[29]. Эти критики утверждают, что о важности выборов следует судить не только по достигнутым ими результатам, но и по тому значению, которое они обретают в момент своего проведения. Не менее важными отправными точками считались также политические события другого рода: августовский путч 1991 года, распад СССР в декабре 1991 года, XIX партконференция летом 1988-го, на которой были заданы важные политические ориентиры[30].

Правомерно задаться вопросом: а не является ли сам поиск отправной точки перехода (точно так же, как и его завершения) тщетным и наивным занятием? Ведь на самом деле процессы распада и переструктурирования политического пространства происходят параллельно. И с чего тогда начинать анализ? Есть ли определенная точка перехода между «авторитарным режимом» и «началом демократизации»? По мудрому замечанию В. Банса, в Восточной Европе граница между авторитарным прошлым и либерализированным настоящим крайне размыта[31]. Х. Виарда, в свою очередь, напоминает, что главные социальные изменения в Испании имели место до смерти Франко, которая дала лишь последний «легкий толчок»[32] к падению режима. Хотя предшествовавшие Перестройке социальные и политические изменения не столь заметны, как в случае Испании, невозможно объяснить политику либерализации, начатую Горбачевым, не вспомнив о периоде хрущевской оттепели – хотя бы уже потому, что она сама в разных формах напоминает о себе: восстанавливается взаимная поддержка между реформистским крылом партии и некоторыми секторами Академии наук, Горбачев боится, что его постигнет участь Хрущева, поколение оттепели обладает значительным интеллектуальным влиянием во время Перестройки, в частности на поколение тридцатилетних, которые и организуют неформальные клубы.

Можно также добавить, что определяющую роль в структурировании политического пространства России сыграли не столько «основополагающие выборы», сколько последовавшие одни за другими выборы 1989-го и 1990 годов (вне зависимости от степени их состязательности) – ведь в обоих случаях ставки были очень высоки. И не очень понятно, почему частично состязательные выборы 1989 года были неспособны привести к тем же результатам (появлению организаций и структурированию политической повестки дня), что и какие-нибудь более состязательные выборы. Почему «основополагающие выборы», в