Латинская Америка - традиции и современность - Яков Георгиевич Шемякин

и Африки акцентировку. Главное отличие — в том, что в регионе к югу от Рио-Гранде капитализм уже достаточно давно превратился в господствующий, системообразующий уклад. И хотя элементы «традиционного общества» (наряду с латифундизмом, играющим главную роль в социальном комплексе традиционности, его ядро составляет наследие доколумбова периода, в первую очередь в индейских общинах) не следует ни в коей мере недооценивать (в особенности их влияние ощущается на социально-психологическом и политико-идеологическом «уровнях» общественного бытия), все же речь идет именно об элементах в системной целостности буржуазного типа.

Это особенно важно иметь в виду и в свете одной из характерных тенденций буржуазной общественной мысли. Многие влиятельные ее представители склонны преувеличивать значение «традиционного сектора», относя на счет его тормозящего воздействия все беды латиноамериканских народов. Тем самым с капитализма снимается ответственность за социально-экономическую отсталость стран региона и порожденные ею проблемы.

Понятие «традиционное общество», которое противопоставляется «современному», «индустриальному», «постиндустриальному» и т. п., — один из краеугольных камней буржуазных теорий общественного развития, в том числе и латиноамериканского десаррольизма. Достаточно вспомнить в этой связи, что «традиционное общество» — исходный пункт в концепции «стадий экономического роста» У. Ростоу, оказавшей столь значительное влияние на буржуазную мысль последних десятилетий, в том числе на разработки идеологов «Союза ради прогресса»{26}.

Латиноамериканские марксисты всегда резко критиковали попытки снять с капитализма ответственность за положение народов региона. В то же время они придавали важное значение борьбе против различного рода ретроградных факторов «традиционного» типа, прежде всего латифундизма.

Важнейший вклад в разработку проблематики традиций внес выдающийся представитель творческого марксизма в Аргентине А. Понсе. Крупной его исторической заслугой стало выявление того основного звена, которое соединяет различные революционные эпохи, обеспечивая неразрывность исторической связи между «гладиаторами буржуазного общества» и героями и мучениками эпохи пролетарских революций. Вслед за классиками марксизма-ленинизма А. Понсе убедительно показал, что гуманизм как неотъемлемая определяющая черта всякой подлинной революционности представляет собой то главное в историческом наследии, что должен взять на вооружение пролетариат. В то же время, дав исторический анализ буржуазного гуманизма, он показал его ограниченность, противопоставив ему пролетарский гуманизм как наиболее последовательный. В качестве примера воплощения идеала пролетарского гуманизма А. Понсе рассматривал СССР{27}.

Выводы А. Понсе получили дальнейшее развитие в трудах исследователей-марксистов, в том числе его ученика видного деятеля Компартии Аргентины Э. П. Агости, а также в программных документах марксистско-ленинских партий, где подчеркивается гуманистический характер идеологии революционного пролетариата{28}.

Выдающийся вклад в разработку проблемы революционного гуманизма внес Э. Че Гевара. Его стремление соединить общечеловеческую этику с революционной практикой, рассматривать любовь к людям как основу всякой подлинной революционности оказало немалое влияние на прогрессивную общественную мысль Латинской Америки{29}.

Особую актуальность приобретают сегодня мысли А. Понсе, X. К. Мариатеги, X. А. Мельи относительно необходимости бережного отношения к культурному наследию. Анализ их работ приводит к выводу, что они полностью разделяли точку зрения В. И. Ленина в этом вопросе, считали, что подлинным коммунистом можно стать, лишь овладев духовным богатством прошлого. Эта мысль положена в основу линии латиноамериканских компартий по отношению к культурному наследию. Общепринятым достоянием коммунистов региона стали также и выводы X. К. Мариатеги, А. Понсе и других зачинателей пролетарской революционной традиции в Латинской Америке о том, что именно СССР являет собой пример правильного отношения к наследию прошлого.

Весьма злободневны выступления представителей первого поколения латиноамериканских коммунистов против попыток обосновать необходимость разрушения всего, что было создано прошедшими поколениями. Так, отнюдь не потеряла актуальности выдержанная в ленинских традициях критика Мариатеги футуризма как определенного типа мировоззрения, предполагающего тотальный разрыв с прошлым. Особенно интересен анализ итальянского футуризма, раскрывающий по только бесплодность проповедуемого сторонниками этого течения «абсолютного» отрицания, по и закономерный характер его связи с открыто реакционными постулатами. Призывы «очистить» Италию от всех музеев и памятников прошлого совместились у них с апологией, целиком в духе официозной пропаганды в эпоху Муссолини, традиций Римской империи, которая рассматривалась как непревзойденный образец для современности. Конечное смыкание их с фашизмом, как отмечал Мариатеги, было закономерным результатом перерастания псевдорадикального «тотального отрицания» в собственную противоположность{30}.

Подвергались критике и иные варианты обоснования необходимости полного разрыва с прошлым, в том число прикрытые революционной фразеологией. Линия борьбы с левым экстремизмом, намеченная еще в 20—30-е годы X. А. Мельей, X. К. Мариатеги, А. Понсе, Л. Э. Рекабарреном и другими представителями творческого марксизма, нашла свое продолжение в наши дни в критике компартиями Латинской Америки «ультрареволюционеров». Нельзя не вспомнить в связи с этим, сколь суровому осуждению подвергли коммунисты региона такие явления, как маоизм, теорию и практику «культурной революции» в Китае, «кампучийский эксперимент» Пол Пота и его подручных, и, разумеется, идейно-политическую линию их латиноамериканских последователей и единомышленников. Марксисты-ленинцы не раз подчеркивали закономерность объективного смыкания проповедников «тотального отрицания» с силами крайней реакции: практическим следствием реализации их внешне противоположных мировоззренческих посылок является разрушение «исторической памяти» народа, разрыв «связи времен» и, как следствие, блокирование общественного прогресса.

Именно собственный опыт каждого народа, нации формирует индивидуально-неповторимые черты их исторического лица. Именно в традициях каждой социально-этнической общности воплощается ее специфика. Гипертрофия национальных особенностей, традиций лежит в основе всех разновидностей национализма — идеологии, пользующейся в Латинской Америке огромным влиянием.

В силу того что в странах региона на повестке дня стояли и стоят задачи защиты национальных интересов от экспансии иностранных монополий, в сознании населения государств региона к югу от Рио-Гранде постепенно сформировалась тенденция рассматривать социальные проблемы через «национальную» призму: те или иные общественные силы оценивались и оцениваются прежде всего с точки зрения соответствия или несоответствия их действий, программ и идеологических схем национальным интересам. С одной стороны, такого рода настроения в массовом сознании расширяли возможности антиимпериалистической борьбы, с другой — объективно создавали возможность спекуляций со стороны националистических кругов на росте национальных чувств. Стремясь использовать в собственных интересах охарактеризованную особенность духовной атмосферы, националисты всех направлений положили свои интерпретации категории национальное и производных от нее понятий («национальные интересы», «национальное единство» и т. п.) в основу созданных ими теоретических схем. Одно из центральных мест в понятийном аппарате националистических концепций занимает национальная традиция.

Одной из характерных особенностей социально-психологической атмосферы стран Латинской Америки в последние десятилетия стало формирование и весьма широкое распространение в массовом сознании благоприятной по отношению к национализму психологической установки.

Чтобы прояснить суть этого явления, приведем отрывок из социологического опроса, проведенного в конце 60-х годов среди участников революционных выступлений в аргентинском городе Кордове. Вот что ответил один из опрошенных, типичный рядовой рабочий, на вопрос о характере политических взглядов, его собственных и его товарищей:

«Мы — националисты, мы не имеем ничего общего с другой политикой…» Далее он заявил, что они выступают за