Яков Гордин - Дуэли и дуэлянты: Панорама столичной жизни

Генерал-лейтенант Шепелев предлагал разжаловать дуэлянтов в рядовые без права выслуги. Он, разумеется, знал, что император этот приговор смягчит.

29 октября 1804 года Александр начертал на рапорте Шепелева резолюцию: «Вменить суд и арест в наказание Линтвареву и Краузе и обойти их три раза производством, полковнику Юношевскому строгий выговор за беспорядки, происшедшие в его баталионе, штабс-капитана Глазатова арестовать на 24 часа». Остальные никакого наказания не понесли.

Подобные рапорты с бесхитростной достоверностью изображают и случайность возникновения поединков, и беспросветную атмосферу скуки и однообразия жизни провинциальных гарнизонов, и далекие от уставных требований и столичных образцов методы несения воинской службы — все происходит в биллиардной между двумя ударами кия.

Но главное — разительные отличия между периферийным бытовым поединком и ритуальной светской дуэлью, которая и представляется нам типическим случаем. На самом же деле по всей России происходили поединки, бескровные и кровавые, где дуэльный кодекс и «рыцарские обычаи» ни малейшей роли не играли.

В этих бесчисленных схватках находили выход и смутное представление о своем дворянском достоинстве, и не менее смутное желание проявить себя как людей чести — при весьма туманных представлениях о чести, которая сливалась часто со вздорным самолюбием.

И все же в этом был смысл. Послеелизаветинское рядовое и полупросвещенное дворянство, угадывавшее свою значимость в плане общегосударственном, угадывавшее свою особую роль в государстве, не соответствующую его реальному бесправному положению, подтверждало эти неопределенные общественные претензии, широко пользуясь, вопреки закону, правом на поединок.

Когда дворянин решал драться, он добивался этого с неукротимой настойчивостью, тем более яростной, что инстинкт независимости, заложенный в него петровской эпохой, постоянно и грубо подавлялся самодержавным государством. Настойчивость эта была исторически симптоматична, ибо в павловское царствование каждый дуэлянт знал, что рискует если не головой в случае удачи на поединке, то уж карьерой — наверняка. И тем не менее шел напролом.

Осенью 1797 года в кавалерийском полку, стоявшем в Могилеве, произошла дуэльная история между ротмистрами Дудинским и Зенбулатовым [3].

Ораниенбаумский дворец (фрагмент)

Гравюра по рисунку М. Махаева. 1761 г.

Показание ротмистра Дудинского: «Прошлого сентября 14 дня по приезде государева инспектора господина полковника и кавалера Муханова полк был выведен на парадное место, при том и я с прочими сверхкомплектными штаб- и обер-офицерами находился на своем месте. Господин ротмистр Зенбулатов, выехав из офицерской линии, начал ровнять офицерский строй. Я только выговорил в смех, что за польза, что он вошел не в свое дело и делает из себя посмешище, поскольку в нашем фронте старее его есть — полковник и штаб-офицеры. Сей выговор так и остался, и смотр в тот день кончился. Зенбулатов, пришед ко мне, с великим сердцем спросил у меня, что я о нем вчерашний день говорил? И хочет знать, в шутку ли или вправду? Я, не почитая сие за обиду, судя по моим словам, отвечал ему: пойми, как хочешь. Отчего той же минуты Зенбулатов вызвал меня на дуэль. Я сие принял неправдой, вменяя слова его в шутку, сверх того, зная таковым вызовам законное запрещение, сказал ему, что я не одет. Но Зенбулатов, не давая минуты времени, усильно требовал от меня, чтоб я шел с ним на дуэль. Наконец принудил меня сказать, чтоб он оставил меня в покое. Но и за сим Зенбулатов при выходе из моей квартиры с превеликим сердцем назначил к драке время в 4 часа пополудни неотменно. Тот же день после обеда полк собрался на учение, и по окончании оного едучи я в квартиру свою, Зенбулатов, подъехав ко мне с ротмистром Ушаковым, сказал: „Пора, пойдем в ров и разделаемся“. Ротмистр Ушаков, то же подтверждая, говорил, что откладывать не для чего, а лучше разделаться. Тогда начинало уже смеркать, на что я ему отвечал, что я один и поздно, не хотя с ним за небольшое слово драться, и тем отказал ему в требовании и, предвидя злой его умысел и дерзкое намерение, уехал на квартиру. На третий день, то есть 16 числа поутру рано, как только я встал, подает мне записку от Зенбулатова его человек… По малом времени, когда начал я одеваться, увидел Зенбулатова с ротмистром Ушаковым, вошедшего в мои покои с великим сердцем, и по входе говорил: „Когда ты выйдешь на дуэль?“ Потом, принуждая усильно, сказал: „Посмотрим, как ты не выйдешь…“ По выходе их, Зенбулатова и Ушакова, из моей квартиры, оделся и поехал на сборное место, где государев инспектор, шеф и все штаб-офицеры приехали, и как все с лошади были спешены, то и я встал с лошади, привязав оную между протчими офицерскими к плетню, и пошел к фронту. Но Зенбулатов, идя мне навстречу из полкового собрания, сказал: „Теперь неотменно пойдем в ближайшем саду разделаемся“, — и, не допустя меня далее к собранию, поворотил, чтоб я неотменно шел. Стыд запретил мне больше сносить гнусную наглость, а слабость моего сложения и худое здоровье привели меня вне себя, и, как не принял он с моей стороны никаких отговорок, то с ним пошел. И тут встретился князь Визопурский, которого просил я пойти со мною, но для чего, не объявлял, и тогда только князь, согласясь, со мной пошел. В то время и ротмистр Ушаков тут же явился, и по приходе к калитке, сделанной у того сада, где учинен поединок, когда оную нашли запертою, то кто точно, не помню, Ушаков или Зенбулатов, перелез через забор и отпер оную. Когда мы все вошли в сад, Зенбулатов вынул саблю, секунданты, видно, были с ним в одном умысле, и когда поставили меня между деревьев, а его на чистом месте, то, видя приближающегося с обнаженною саблею, вынул я свою, но защищаться было неможно от дерев, и тут начал рубить меня без милосердия и учинил на мне ран девять… Бывшие в секундантах, тако же с обнаженными саблями стоящие, к стороне моей никакой защиты не сделали, и когда только начал рубить Зенбулатов, то Ушаков, утверждая его злое намерение, одобрял и выговаривал громким голосом: „браво! браво! не робей!“. По причинении мне бесчеловечных ран, князь Визопурский выпущенную мною из рук саблю (на которой даже со злости и темляк Зенбулатов порубил) мне поднял. После все трое от меня ушли».

Ораниенбаумский дворец (фрагмент)

Гравюра по рисунку М. Махаева. 1761 г.

Далее Дудинский рассказывает, как он с трудом добрался до ближайшего дома и отвезен был на повозке к себе на квартиру, а потом долго болел, готовился к смерти, причащался. Он выбрал на следствии позицию жертвы, которую заставили выйти на незаконную дуэль и едва не убили… Зенбулатов изобразил картину вовсе иную. По версии Зенбулатова, Ушаков привел его в сад, где уже ждали Дудинский и князь Визопурский («из индийских князей»).

«Дудинский, вынув саблю, сказал: „Здесь ты получишь объяснение, здесь и на сем месте“. Я, таковое его намерение увидев, решился защищаться, себя обороняя и услыша голос ротмистра Ушакова: „Не робей, не робей!“

Дал я ротмистру Дудинскому на лбу рану и, как оную увидел, то в ту же минуту отпрыгнул поодаль и не хотел более драться, но ротмистр Дудинский кричал: „Нет, я еще не доволен, я хочу еще“, — но как я получил от ротмистра Дудинского концом попаденный удар в ногу и плашмя попаденный удар в лоб, то не имел силы быть на своем месте».

Разумеется, оба дуэлянта на следствии выстраивали каждый выгодную для себя версию. Дудинский явно не был таким беспомощным скромником, каким он себя выставляет. Он, а не Зенбулатов, затеял ссору. И не только он один пострадал во время рубки в саду — сабельный удар в ногу и удар клинком по лбу, хоть и плашмя, не могли не оставить следов на Зенбулатове. Но инициатором дуэли, бешено ее добивавшимся, конечно же, был Зенбулатов.

Дуэльная ситуация в Могилеве не менее характерна, чем азовская. Но — иного типа. Не внезапная ссора, тут же перерастающая в схватку, а длительное давление на противника, уклоняющегося от поединка, чтобы любыми средствами заставить его драться. И это, по сути своей, не избыток темперамента или злобность характера, а невозможность остаться собой, не очистившись поединком. Поединок или потеря самоуважения — вот полуосознанная альтернатива, что вставала перед молодыми дворянами, воспитанными неофициальными представлениями екатерининской эпохи. Принцип Ивана Игнатьича из «Капитанской дочки»: «Он вас побранил, а вы его выругайте; он вас в рыло, а вы его в ухо…» — уже не действовал.

Все участники могилевской истории сформировались уже после категорического запрещения дуэлей манифестом 1787 года. И тем не менее, рискуя очень многим, не представляли жизни без права на дуэль. (Решением императора Павла Дудинский, Зенбулатов и Ушаков, отсидев два месяца в Печерской крепости, вылетели со службы. То есть лишились карьеры.)