Русская нация в ХХ веке (русское, советское, российское в этнополитической истории России) - Александр Иванович Вдовин

показывать с положительной стороны, поскольку действительный Хмельницкий подавлял крестьянские восстания и являлся организатором еврейских погромов. Блюм выражал недоумение – почему сейчас так много идет разговоров о силе русского оружия в прошлом, которое служило средством закабаления и угнетения других народов[737]. Не получив поддержки в ЦК партии, В. Блюм продолжал публично утверждать, что пьесу «Богдан Хмельницкий» А. Корнейчука охотно рекомендовал бы самый реакционный министр народного просвещения Николая II А. Шварц; что Пуришкевич, Гучков и Милюков облобызали бы авторов пьесы «Ключи Берлина», «глумливо отзывался» о Сергее Эйзенштейне. «Это переходит уже в политическое хулиганство», – писала «Литературная газета»[738].

31 января 1939 года В. Блюм прочитал в «Правде» сообщение о возможном советско-германском сближении и увидел в этом проявление «мудрой и подлинно интернациональной» сталинской внешней политики. В письме, написанном по этому случаю самому Сталину, литературовед обращал внимание на «нездоровое течение в советско-патриотических настроениях», находящееся «в вопиющем противоречии» с теорией по национальному вопросу. Надо было, как полагал Блюм, положить конец искажениям характера социалистического патриотизма, «который иногда и кое-где начинает у нас получать все черты расового национализма»; прекратить погоню «за “нашими” героями в минувших веках»; осудить антигерманскую и антипольскую направленность фильма «Александр Невский», оперы «Жизнь за царя», пьесы «Богдан Хмельницкий»; приструнить «новоявленных “немцеедов”, “полякоедов”, “японоедов” и т. п. рыцарей уродливого якобы социалистического расизма!», которые «не могут понять, что бить врага – фашиста мы будем отнюдь не его оружием (расизм), а оружием гораздо лучшим – интернациональным социализмом»[739].

Огульная критика, стремление опорочить чуть ли не всякое произведение на патриотическую советскую и историческую тему, случаи издевательства над ними, как якобы олицетворением квасного патриотизма, «кузьма-крючковщины», видимо, проявлялись не столь уж редко[740]. И. Эренбурга, например, по свидетельству М. Кольцова, «приводила в ярость популяризация истории русского народа. В этом он видел проявление реакционного шовинизма: “Александра Невского уже произвели в большевики, теперь очередь за святым Сергием Радонежским и Серафимом Саровским – это производит за границей отвратительное впечатление”»[741].

Как верно отмечалось в одной из газет, «под шумок дискуссии пытались брать реванш последыши вульгарной социологии», для которых Александр Невский был лишь «созвучный феодал»; Богдан Хмельницкий – лишь «представитель феодальной верхушки»; Петр I – царь, и только; Пушкин – царский придворный, которого следовало бы изображать не иначе как в камер-юнкерском мундире.

Приходилось урезонивать ретивых приверженцев социалистического космополитизма, напоминать, что отношение большевиков к патриотизму «сейчас, когда мы обрели свою родину, далеко не таково, как во времена Кузьмы Крючкова, когда ленинцы стояли на пораженческих позициях»[742].

Под «кузьма-крючковщиной» имелась в виду пропагандистская кампания, прославлявшая донского казака К. Ф. Крючкова (1890–1919) как народного героя мировой войны и обладателя первого за время войны Георгиевского креста. В августе 1939 года было выпущено специальное постановление ЦК ВКП(б), осуждающее «вредные тенденции огульного охаивания патриотических произведений… под флагом борьбы с пресловутой “кузьма-крючковщиной” либо под флагом “высоких эстетических требований”»[743].

Пик активности критиков фильма «Александр Невский» и других патриотических произведений, сопровождавшейся навешиванием ярлыка «кузма-крючковщина» (А. С. Гурвич[744] и др.), пришелся на апрель 1939 г., но уже к осени, после выхода в свет в августе статьи в журнале «Большевик» с отповедью нападкам на фильм, она была нейтрализована[745].

Итоги войны с Финляндией еще раз высветили «отрицательные моменты» в подготовке Красной Армии к современной войне. В докладе начальника Главного политуправления РККА Л. З. Мехлиса отмечалось: «Слабо изучается военная история, в особенности русская. У нас неправильное охаивание старой армии, а между тем мы имели таких замечательных генералов царской армии, как Суворов, Кутузов, Багратион, которые останутся всегда в памяти народа как великие русские полководцы и которых чтит Красная Армия, унаследовавшая лучшие боевые традиции русского солдата. Эти выдающиеся полководцы забыты, их военное искусство не показано в литературе и остается неизвестным командному составу… Все это приводит к игнорированию исторического конкретного опыта, а между тем самый лучший учитель – это история»[746].

Превентивный удар по потенциалу «пятой колонны»

Идеологическая кампания, связанная с принятием новой Конституции СССР и проведением первых выборов на ее основе, стала своеобразной ширмой, скрывавшей до предела обостренную к этому времени борьбу с инакомыслием в партии и в стране в целом. Истоки ее следует искать в стремлении И. В. Сталина и его окружения исключить возникновение новых оппозиций (и объединения их со старыми) в условиях проведения в жизнь дерзостных, порой авантюристических планов перестройки страны. Конфронтация в начале коллективизации с основной массой крестьянства также заставляла обратиться к испытанному ранее оружию – «красному террору» против «классовых врагов». Оправданием решительных мер стала необходимость быть во всеоружии перед угрозой со стороны гитлеровской Германии.

Раскручивание маховика репрессий в отношении оппозиционеров началось в 1932 году, когда приобрели известность материалы «Союза марксистов-ленинцев» во главе с М. Н. Рютиным. «Партия и пролетарская диктатура Сталиным и его кликой заведены в невиданный тупик и переживают смертельно опасный кризис», – утверждалось в обращении этой организации «Ко всем членам ВКП(б)». В октябре 1932 года члены Союза были осуждены к различным срокам заключения и ссылки. По этому делу были вновь исключены из партии и отправлены в ссылку Л. Б. Каменев и Г. Е. Зиновьев, обвиненные в том, что они были ознакомлены с платформой Союза, но не донесли об этом. Тогда же, в конце 1932 года, на основании доноса о намерении «убрать Сталина» (к этому, начиная с марта 1932 г. неоднократно призывал Троцкий со страниц «Бюллетеня оппозиции»[747]) были обвинены старые большевики Н. Б. Эйсмонт, А. П. Смирнов и В. Н. Толмачев. За контакты с этими обвиняемыми подверглись очередной проработке бывшие «уклонисты» А. И. Рыков и М. П. Томский[748].

Казалось бы, XVII съезд партии свидетельствовал об окончательном утверждении Сталина на верху властной пирамиды и о выходе из периода чрезвычайной политики. Однако на съезде были продемонстрированы явные симпатии влиятельных секретарей обкомов и ЦК республиканских компартий С. М. Кирову – члену Политбюро с 1930 года и новому секретарю ЦК партии, одновременно остававшемуся секретарем ленинградских обкома и горкома ВКП(б). Возникали подозрения о возможности объединения оппозиции Сталину вокруг этой фигуры. 1 декабря 1934 года при невыясненных обстоятельствах Киров был убит. Видимо, к этому же времени созрел план физического устранения всех действительных и вероятных противников Сталина, могущих стать организаторами и потенциалом, как стали говорить позднее, «пятой колонны», действующей в случае войны на стороне вражеской армии.

Громкое убийство было использовано для начала реализации плана. Официальным стал тезис, что «враги народа» проникли во все партийные, советские, хозяйственные органы, в руководство Красной Армии. В 1936–1938 годах прошли судебные процессы по делам «Антисоветского объединенного троцкистско-зиновьевского центра» (август 1936 г., главные обвиняемые Г. Е. Зиновьев, Л. Б. Каменев, Г. Е. Евдокимов), «Параллельного антисоветского троцкистского