Марк Твен - Личные воспоминания о Жанне дАрк сьера Луи де Конта, её пажа и секретаря

- Повезло же человеку! - воскликнул Ноэль со слезами на глазах. Всегдашний, неизменный баловень фортуны! Она была верна ему с первых его шагов, на бранном поле и всюду! Всюду он блистал, всюду вызывал восхищение и зависть; всегда ему представлялись случаи отличиться, и он их не упускал. Получил прозвище Паладина сначала в шутку, а потом и всерьез, - потому что оправдал это прозвище великолепными делами. И наконец - самая большая удача - погиб на поле брани, на боевом посту, со знаменем в руке! Погиб подумай только! - на глазах у Жанны д'Арк. Осушил до дна чашу славы и упокоился навек, не ведая о позоре, который за этим последовал. Это ли не удача! А мы? За какие грехи мы еще живы, неужели и мы не заслужили почетной смерти?

Потом он сказал:

- Враги вырвали священное знамя из его мертвых рук и унесли его как самую драгоценную добычу после той, кому оно принадлежало. Но они недолго им владели. Месяц назад мы рискнули ради него жизнью: я и наши славные рыцари, мои товарищи по плену, похитили знамя и с верными людьми отправили в Орлеан; теперь оно будет храниться в городской сокровищнице.

Я был рад это слышать. Теперь я часто вижу его, когда езжу в Орлеан в день годовщины, 8 мая; с тех пор как не стало в живых братьев Жанны, я бываю в этот день почетным гостем города и участвую во всех банкетах и торжественных шествиях. Пройдет тысяча лет - а знамя все еще будет свято храниться французами, покуда не истлеет последний его лоскут .

[Оно хранилось там 360 лет, но потом было сожжено на костре вместе с двумя мечами, шапочкой, украшенной пером, церемониальными одеждами и некоторыми другими реликвиями Орлеанской Девы. Это произошло во время революции. Сейчас не осталось ни одного предмета, которого касались руки Жанны д'Арк, кроме бережно хранимых документов с ее подписью; рукою ее при этом водил писец, быть может, Луи де Конт. Существует также камень, с которого, по преданию, она однажды села на лошадь, отправляясь в сражение. Лет двадцать пять назад был еще цел волос с ее головы, - он прилип к воску печати, скреплявшей один государственный документ. Печать была варварски вырезана и похищена каким-то вандалом - собирателем редкостей. Вероятно, она цела до сих пор, но одному только вору известно, где она находится. (Прим. переводчика.)]

Спустя две или три недели после этого разговора мы услыхали страшную весть, поразившую нас точно громом: Жанна д'Арк продана англичанам!

Такой мысли мы не допускали ни на минуту. Мы были молоды, вот в чем дело; как я уже говорил, мы еще не знали людей. Мы всегда так гордились своей родиной, мы были так уверены в ее благородстве, щедрости и умении помнить добро! От короля мы многого не ждали, но от Франции мы ждали всего. Было известно, что во многих городах священники-патриоты призывали жителей жертвовать деньги и имущество, чтобы купить свободу своей Освободительнице, посланной Небесами. Мы не сомневались, что нужная сумма будет собрана.

А теперь все было кончено, все кончено! Горькое это было время для нас! Небо над нами потемнело, и вся радость ушла из наших сердец. Неужели у моего изголовья сидел тот самый весельчак Рэнгессон, которому жизнь казалась сплошной забавой и который чаще смеялся, чем дышал? Того Ноэля мне уже больше не пришлось видеть. Сердце его было разбито. Он стал печален и рассеян, и смех его иссяк, как пересохший родник.

Что ж, так было даже лучше. Это было подстать моему собственному настроению. Мы подходили друг к другу. Он терпеливо ухаживал за мной много недель, и наконец в январе я окреп настолько, что мог выходить. Тогда он спросил меня:

- Ну что ж, пора в путь?

- Да.

Мы поняли друг друга без объяснений. Сердца наши были в Руане, надо было и нам самим спешить туда. Та, что была нам дороже всего в жизни, томилась там в крепости. Мы не могли помочь ей, но хотели хотя бы быть к ней поближе, дышать с ней одним воздухом и смотреть на каменные стены, за которыми ее заперли. А если и нас запрут туда же? Что ж, мы сделаем все, что от нас зависит, - а там пусть решает судьба.

И мы отправились.

Нас поразила перемена, происшедшая за это время во всем крае. Мы шли где хотели и куда хотели, и никто нас не останавливал. Пока Жанна сражалась, англичане не знали покоя; теперь, когда ее устранили, у врагов совсем не осталось страха. Никто не боялся нас и не обращал на нас внимания, никто не любопытствовал, кто мы такие и зачем едем.

Мы сообразили, что можем добираться по Сене, не утомляя себя сухопутным путешествием. Так мы и сделали. Баржа доставила нас в Руан; за один лье до города мы сошли на берег - не на холмистой стороне, а на другой, там, где берег отлогий и ровный, как пол.

В город никого не впускали и не выпускали без опроса: опасались, что будут попытки освободить Жанну. Но у нас все вышло удачно. Мы остановились у пригородных крестьян и прожили у них неделю, помогая им в работе в благодарность за приют и стараясь подружиться с ними. Мы раздобыли и надели крестьянскую одежду. Когда нам удалось войти к ним в доверие, мы обнаружили, что в глубине души они - французы. Тогда мы решились открыться им во всем, и они охотно предложили нам свою помощь.

План наш бы скоро готов и очень прост. Мы взялись помочь нашим хозяевам отогнать овец на городской рынок. Однажды, хмурым, дождливым утром, мы привели наш план в исполнение и благополучно миновали угрюмые городские ворота. У наших друзей были знакомые в городе, они жили над винной лавкой, в высоком доме причудливой архитектуры, на одной из узких улиц, ведущих от собора к реке. Здесь-то мы и приютились;

а на другой день нам доставили туда нашу одежду и другое имущество. Приютившая нас семья Пьерронов была всецело предана Франции, и от них нам нечего было таиться.

Глава III. Сеть стягивается

Надо было как-то добывать пропитание себе и Ноэлю. Узнав, что я грамотен, Пьеррон поговорил со своим духовником, и тот доставил мне место при добром священнике по имени Маншон, который был назначен главным протоколистом на предстоящем Великом Суде над Жанной д'Арк. Я оказался писцом у протоколиста: странное положение для меня - и опасное, если б обнаружились мои симпатии и моя прежняя должность. Но, в сущности, опасность была не так уж велика. Маншон в глубине души был расположен к Жанне и не выдал бы меня; фамилия тоже меня не выдавала - я отбросил ее и назвался просто по имени, как было принято у простолюдинов.

Весь январь и февраль я постоянно находился при Маншоне и часто бывал с ним в крепости - в той самой, где была заключена Жанна, но в других помещениях и, конечно, не видел ее.

Маншон рассказал мне все, что произошло до моего прибытия. С тех пор как им продали Жанну, Кошон долго подбирал таких присяжных, которые вернее погубили бы ее; этим гнусным делом он был занят несколько недель. Парижский университет прислал ему нескольких ученых и надежных богословов желательного для него образа мыслей; кроме того, он сам набрал отовсюду единомышленников и сумел составить грозный трибунал, насчитывавший полсотни известных имен; имена были французские, но интересы и симпатии - всецело английские.

Из Парижа прибыл также важный чиновник инквизиции, потому что обвиняемую надлежало судить инквизиционным судом; но он оказался человеком смелым и справедливым; он прямо заявил, что суд неправомочен разбирать это дело, и отказался в нем участвовать. Так же честно высказались еще двое-трое.

Инквизитор был прав. Дело, возбужденное против Жанны, давно было разобрано и решено в ее пользу еще в Пуатье. Решено более высоким судом, чем этот, ибо во главе его стоял архиепископ Реймский, у которого Кошон был в подчинении. А теперь суд низшей инстанции нагло собирался пересматривать дело, уже решенное судом с большими полномочиями. Можете вы это себе представить? По закону, такое дело не могло рассматриваться вновь. По закону, Кошон не имел права председательствовать в суде, и по многим причинам: Руан не входил в его епархию; Жанна не была взята по месту ее жительства - ведь она числилась жительницей Домреми; и, наконец, предполагаемый судья был ярым врагом обвиняемой и уже по одному этому не мог ее судить.

Однако все эти серьезные препятствия были устранены. Руанский капитул, уступая давлению, выдал Кошону все полномочия; на инквизитора тоже оказали давление, и ему пришлось подчиниться.

Итак, малолетний английский король, через своего представителя, передал Жанну в руки этого суда, но с одной оговоркой: если суд не признает ее виновной, король получит ее обратно!

На что же могла надеяться покинутая, одинокая девочка? Одинокая во всем страшном значении этого слова. Она сидела в темнице, и дюжина грубых солдат днем и ночью находилась в комнате, где стояла ее клетка, - да, ее держали в железной клетке и приковали к постели за шею, за руки и за ноги. Возле нее не было ни одного знакомого лица, ни одной женщины. Это ли не одиночество, не беззащитность!