Церковная историография в её главных представителях с IV-го века до XX-го - Алексей Петрович Лебедев

злых правителей сменяют добрые, напр., Валента Грациан, Фeoдорит выражает следующую назидательную мысль: «Человеколюбец (Бог) управляет своим милосердием и правосудием, как бы весами и браздами: когда видит, что кто-либо беззакониями превышает меру Его человеколюбия, тогда правосудным наказанием препятствуют стремительности зла» (V, 1). У Феодорита в различных местах его истории и рассеяно не мало в подобном род моральных афоризмов. Он пишет: «Так пред великими делами людей благоговеют невольно даже враги их» (II, 32, (28) и т. д. Он хочет придать своей истории характер назидательности, но эта черта не проходит красною нитью чрез все его повествование и потому не составляет необходимая элемента, неразрывно связанного с этим повествованием.

Феодорит любит, говоря о более важных и даже менее важных духовных представителях церкви, прилагать к ним эпитеты: «святый, дивный, мудрый, святейший, великий, божественный, учитель церкви» и пр., но такое почтение к предстоятелям церкви не превращает его в панегириста лиц духовных. Так например, желая извинить Константина Великого, решившегося сослать Афанасия с ссылку в Галлию, автор справедливо винит в этом случае не царя, который не мог хорошо разобраться в религиозных спорах, а епископов, его окружавших, которые «хотя, по словам историка, и были лукавы, но однако-же, скрывая это,[227] показывали все наружные достоинства» (I, 33 (31). Впрочем все же положение Феодорита, как высшего духовного лица, заставляло его быть не только очень осторожным, но и прибегать к молчанию там, где историческое беспристрастие требовало бы полного рассказа. Отсюда, описывая несчастия св. Златоуста, он избегает назвать по имени врагов Златоуста, т. е. Феофила Александрийского и других; историк объясняет свой поступок тем, что, по его мнению, «события печальные (в церкви) подобает описывать короче (συστέλλειν) и прикрывать погрешности единоверных деятелей» (V, 34)[228] Феодорит, видимо, щадить религиозно-нравственное чувство своих читателей.

В суждениях о лицах, заблуждающихся касательно истины, Феодорит является значительно суровее, чем Сократ и даже Созомен. Приведем, напр., его отзывы о Юлиане отступнике. По мнению Феодорита, сам Юлиан был жилищем демонов — губителей (είσοικισάμενος τούς δαίμονας) (III, 20 (15). По его рассказу, в одном капище (в Каррах) по смерти Юлиана нашли женщину, повешенную за волосы с распростертыми руками и рассеченным чревом (III, 26 (21); в другом месте, в антиохийском дворце, будто бы найдено было множество ящиков, наполненных человеческими головами и многие антиохийские колодцы будто-бы завалены были мертвыми телами; «все это, по уверению историка, составляло остатки Юлиановых гаданий по внутренностям» (III, 27 (22). Оба приведенные известия встречаются из древних только у Феодорита: историк заимствует их из народной молвы весьма сомнительного качества. Отвращение, какое питает историк к Юлиану, достигает высшей степени и выражается между прочим в следующем: он не хочет в одной и той-же «книге» своей истории совокуплять рассказа о двух преемственных царствованиях Юлиана и Иовиана; ему представляется такое совокупление бесчестием для благочестивого Иовиана. Третью книгу своей истории, заключающую сказание о Юлиане Фeoдорит заканчивает словами: «рассказом о смерти тирана я заканчиваю эту книгу, ибо считаю неприличным рассказ о нечестивом правлении поставлять в соприкосновение с историей царствования лица благочестивого (т. е. Иовиана). Вообще, если сравним рассказ о Юлиане у Сократа, Созомена и Феодорита, то найдем, что чем более проходит времени от той эпохи, когда жил Юлиан, тьме более в представлениях историков возрастает и степень зла и нечестия, какие приписываются отступнику. — Наравне с язычеством, т. е. одинаково строго, судил Феодорит и о ересях. Не только арианство, но и ереси не столь важные заслуживают у Феодорита очень суровых приговоров. Ересь Аполлинария, возникшая вследствие излишней ревности понять малодоступное разуму, или точнее — ее последователи обзываются у историка «разбойническою шайкою» (ληοτρικόν λὸχον) (V, 40 (39). Он сильно ратует против ереси Мессалиан (евхитов) и находит, что приверженцы её заслуживают самых крутых мер; об одном мелитинском епископе он замечает: «это был муж украшенный божественною ревностью, который, увидев, что ересью мессалиан заразились многие монастыри или лучше сказать вертепы разбойников (οπήλαια λῃοτρικὰ), сжег их и изгнал волков из стада» (IV, 11 (10). Но такое суровое отношение к этим сектантам не совсем понятно: мессалиане были крайние мистики, и как все мистики они были не тверды в догматах, но не имели ничего такого, что производило бы отталкивающее впечатление.[229] — Впрочем Феодорит не всегда так строго относится к еретикам, как это видим на приведенных примерах. В своей истории он ни мало не является врагом несторианства. И разгадку этого явления нужно искать в известных обстоятельствах его жизни, Феодорит как при появлении несторианства, так и во время III вселен. собора держит сторону Нестория. Хотя впоследствии Феодорит и порывает связи с Несторием, но и после того не скоро отказывается от его идей. Такое отношение Феодорита к несторианству как нельзя более выразилось и в его истории. Он, не обинуясь, относится с замечательною похвалою к истинным родоначальникам несторианства — Диодору Тарсийскому и Феодору Мопсуестскому. О первом он так отзывается: «мудрейший, мужественнейший Диодор, подобно прозрачной и великой реке доставлял своему стаду питие и потоплял богохульство противников» (IV, 25 (22); еще: «во время сильной бури Диодор спас корабль церкви от потопления» (V, 4). А Феодора Мопсуестского он называет «учителем всей церкви (πάσης έκκλησίας διδάσκαλος), который своим овцам доставлял превосходное пастбище» (V, 40 (39). Что касается самого Нестория, распространителя и поборника идей Диодора и Феодора, то автор о нем ничего не говорит в своей истории. И это, мы думаем, сделано не без намерения: что в самом деле мог сказать Феодорит о Нестории? Он не мог ни хвалить его, ни порицать. Он не мог хвалить его, потому что Несторий осужден церковью; он не мог и порицать его, потому что не хотел помрачать своей прежней дружбы к Несторию. Молчание представлялось самым лучшим исходом из его положения. Хотя он и пережил все фазы развития несторианства, времена III-го вселенского собора, однакоже не вносит в свою историю сказания об этой эпохе. Он заблагоразсудил не говорить о том времени, в происшествиях которого он лично был замешан. — Глубокою причиною указанного отношения Феодорита к Несторию, Диодору и Феодору Мопсуестскому было то, что историк был ревностным приверженцем антиохийской школы, во главе которой в его время стояли в особенности Диодор и Феодор. Феодорит хранил сердечную привязанность к главам школы антиохийской. Нужно заметить, что похвальный отзыв, какой делает о Феодоре Мопсуестском Феодорит, не прошел ему даром. Папа Григорий Великий внес историю Феодорита, в index librorum prohibitorum (такой индекс существовал и в древней церкви), т. е. запретил чтение её,