Владислав Зубок - Неудавшаяся империя: Советский Союз в холодной войне от Сталина до Горбачева

Зарубежные наблюдатели долгое время считали, что эта декларация была коварной уловкой со стороны Москвы. Однако из записей Малина на Президиуме историки узнали о том, что декларация явилась результатом затяжных споров в Президиуме в тот момент, когда его члены решили воздержаться от использования военной силы в Венгрии. Это было вызвано известиями о том, что советские войска втянулись в затяжное и кровавое сражение с повстанцами и, несмотря на большое количество убитых и раненых, не могут одержать победу над венгерским народом. Микоян, которого Президиум отправил в Будапешт в качестве специального эмиссара, последовательно и твердо отстаивал линию на переговоры и компромисс. Михаил Суслов, сопровождавший Микояна, был вынужден согласиться с этим мнением. Жуков и Маленков стояли за вывод войск{474}.

Непредвиденным фактором, оказавшим влияние на дискуссию в Президиуме, стала позиция делегации Китая во главе с Лю Шаоци. Китайцы приехали в Москву 23 октября для того, чтобы еще раз заступиться за поляков. Вместо этого они стали непрошеными наблюдателями и советчиками во время кремлевского обсуждения венгерского восстания. Поначалу Мао Цзэдун, не зная о том, что творится на улицах Будапешта, дал указание китайской делегации в Москве выступать против советского вмешательства — как в венгерские, так и в польские дела. Китайцы, к удивлению их кремлевских коллег, даже высказали предположение, что советскому руководству следовало бы придерживаться принципов Бандунгской конференции о «мирном сосуществовании» в отношении стран — участниц Варшавского договора. Вероятно, Мао в тот момент считал, что настал подходящий момент для того, чтобы преподать лидерам СССР урок за их имперское высокомерие, а заодно повысить значимость роли КПК в мировом коммунистическом движении — как посредника между Советским Союзом и его восточноевропейскими сателлитами. Под влиянием аргументов в пользу отвода войск, а также позиции китайских коммунистов Хрущев предложил взять курс на переговоры и принять декларацию, основанную на предложении Китая{475}.

Предложение уйти из Венгрии раскололо Президиум. Булганин, Молотов, Ворошилов и Каганович отстаивали право Советского Союза вмешиваться в дела «братских партий». Под этим, безусловно, подразумевалось, что для спасения коммунистических режимов в Восточной Европе могут быть использованы советские вооруженные силы. Ответом на эту позицию стала выразительная речь министра иностранных дел Шепилова, выступившего в поддержку вывода войск. Он сказал, что «ходом событий обнаружился кризис наших отношений со странами народной демократии». В Восточной Европе «антисоветские настроения широки», и декларация должна стать первым шагом к тому, чтобы «устранить элементы командования» в отношениях Советского Союза с остальными членами Варшавского договора, «не дать [Западу] сыграть на данной ситуации». За Шепиловым выступили Жуков, Екатерина Фурцева и Максим Сабуров, и все высказались в пользу отвода войск{476}.

Но на следующий день, 31 октября, дух сдержанности в Президиуме испарился без следа. Кремлевское руководство развернулось на сто восемьдесят градусов и все так же единогласно проголосовало за приказ маршалу Ивану Коневу приготовиться к массированному военному вторжению в Венгрию. Максим Сабуров осмелился напомнить, что лишь вчера они сошлись на том, что советское вторжение в Венгрию «оправдает [существование] НАТО». Молотов сухо возразил: «Вчера половинчатое решение было». Остальные члены Президиума с тем же единодушием высказывали решимость действовать так, «чтобы победа была на нашей стороне», чтобы не дать «задушить социализм в Венгрии» и тому подобное — перечеркивая свои собственные слова, сказанные днем раньше{477}.

Некоторые историки объясняют этот поразительный разворот членов Президиума внешними факторами: донесениями советского посла Ю. В. Андропова из Будапешта об ужасных расправах над коммунистами в Будапеште, опасениями Гомулки, что после краха коммунистического режима в Венгрии настанет очередь Польши, и прежде всего известием об агрессии Франции, Великобритании и Израиля против Египта. В самом Советском Союзе было тоже неспокойно: под влиянием революций в Польше и Венгрии началось брожение в Прибалтике и на Западной Украине, демонстрации протеста студентов прошли в Москве, Ленинграде и других крупных городах. Доверие к руководству страны в кругах интеллигенции и других социальных групп под влиянием хрущевских разоблачений Сталина упало{478}. Однако все эти события и факторы имели место и за день до решения о вторичном вторжении в Венгрию и не играли решающей роли. Вряд ли объявление Францией и Великобританией о начале военных действий в Египте могло стать причиной столь резкого изменения позиции Хрущева. Например, вот что сказал советский руководитель о Суэцком кризисе 28 октября: «Англичане и французы в Египте заваривают кашу. Не попасть бы в одну компанию». Иными словами, ему не хотелось, чтобы Советский Союз тоже выглядел как агрессор, готовый вторгнуться в другую страну. И тем не менее 31 октября Хрущев произнес совсем другие слова. Сравнивая войну в Египте с ситуацией в Венгрии, он сказал: «Если мы уйдем из Венгрии, это подбодрит американцев, англичан и французов — империалистов. Они поймут это как нашу слабость и будут наступать. Мы проявим тогда слабость своих позиций. К Египту им тогда прибавим Венгрию. Выбора у нас другого нет»{479}. Что же произошло? Решающим известием, склонившим чашу весов в пользу военного вторжения, видимо, стало заявление венгерского лидера Имре Надя о том, что его правительство приняло решение о выходе Венгрии из Варшавского договора.

Хрущев оказался в крайне затруднительном положении. Ему не хотелось дезавуировать достижения новой внешней политики и опять выставлять Советский Союз агрессором. Вместе с тем его страшила мысль о том, что СССР потеряет Восточную Европу и тогда его соперники в коллективном руководстве возьмут над ним верх. Опасения Хрущева имели серьезные основания, так как большинство членов партийного аппарата и верхнего эшелона военных кругов считали, что огульное развенчание Сталина на партийном съезде было большой ошибкой{480}. 31 октября Хрущев перехватил инициативу у своих самых жестких критиков, которые не пощадили бы его, если бы он «потерял» Венгрию. Также Хрущев упредил возможную критику в свой адрес, предложив не посылать войска, не заручившись согласием китайцев и союзников по Варшавскому договору, а также руководства Югославии. После нескольких напряженных дней, проведенных в перелетах, поездках и консультациях, решение раздавить «контрреволюцию» в Венгрии получило одобрение всех коммунистических лидеров, включая Мао, Тито, Гомулку и даже Пальмиро Тольятти. Утром 4 ноября 1956 г. силы четырех советских армий под командованием маршала Конева вторглись на территорию Венгрии{481}.

Позже Микоян написал в своих воспоминаниях, что советское вторжение в Венгрию «похоронило» надежды на разрядку напряженности в Европе на годы. В Советском Союзе процессы либерализации в обществе сменились волной арестов и преследований студентов, рабочих и представителей интеллигенции. Венгерский кризис больно ударил по авторитету первого секретаря. Во время обсуждений на заседаниях Президиума в начале ноября, судя по записям Малина, Хрущев был нехарактерно молчалив. В какой-то момент он пытался, как прежде, покритиковать Молотова за «враждебные идеи». Тот ответил, подразумевая то ли нового советского ставленника в Венгрии Яноша Кадара, то ли самого Хрущева: «Одернуть надо, чтобы не командовал»{482}. Китайское руководство стало разговаривать с Хрущевым в новом, высокомерном и наставительном тоне. Согласно китайской трактовке событий, только вмешательство руководства КНР спасло Польшу от советского военного вторжения, а затем помогло Хрущеву преодолеть свои колебания и решиться на «спасение социализма» в Венгрии{483}. Уже после введения Советским Союзом войск в Венгрию Чжоу Эньлай совершил поездку по странам Восточной Европы и 18 января 1957 г. прибыл в Москву. На встрече в Кремле Чжоу указал Хрущеву на три ошибки: отсутствие всестороннего анализа событий, самокритики и консультаций с братскими странами. Китайский премьер-министр покинул Москву, убежденный в том, что Хрущеву не хватает опыта, такта и политической зрелости{484}.

Хрущев, чувствуя непрочность своего положения, не захотел портить отношений с Мао и смирился с менторским тоном китайцев. При встрече с Чжоу Эньлаем он покорно внимал критике китайского гостя. На приеме в посольстве Китайской Народной Республики Хрущев призвал всех коммунистов «брать пример со Сталина» в том, как бороться с мировым империализмом. Полгода спустя Молотов с сарказмом напомнил ему об этом: «Конечно, когда Чжоу Эньлай приезжал, мы стали расписываться, что Сталин — это такой коммунист, как дай бог каждому, но когда уехал Чжоу Эньлай, мы перестали это делать. Это не поднимает авторитет нашей партии…»{485}.