Третий Рим. 500 лет русской имперской идеи - Илья Сергеевич Вевюрко

Что бы ни говорили о роскоши жизни руководителей партии, как бы ни придавал западный, а иногда и наш новейший кинематограф женщинам из советской номенклатуры образ роковых красавиц, современная Москва, даже так и не осуществившая свою мечту стать «международным финансовым центром», намного больше напоминает апокалипсическую блудницу, чем суровая Москва советская. Оказавшись на христианском Западе, русская эмиграция не могла игнорировать и его собственное сходство с блудницей, о гибели которой в Апокалипсисе также сказано: «И десять рогов, которые ты видел на звере, сии возненавидят блудницу, и разорят ее, и обнажат, и плоть ее съедят, и сожгут ее в огне; потому что Бог положил им на сердце – исполнить волю Его, исполнить одну волю, и отдать царство их зверю, доколе не исполнятся слова Божии» (Откровение 17:16–17). Кто же кого должен был сжечь в огне из сторон холодной войны? Проблема в том, что блудницу надлежало уничтожить рогам того самого зверя, на котором она сидит. Значит, или Советский Союз обогатил всех земных купцов, или «зверем» будет кто-то другой. Сойдя с исторической арены, советская держава доказала, что стать престолом антихриста ей не придется.

Очевидно, вся апокалипсическая полемика ХХ века была не более чем риторикой момента. Понимая это, такой непримиримый к советской власти епископ-эмигрант и настоящий богослов, как Аверкий (Таушев), на основе творений отцов Церкви дал по сути внеполитический комментарий упомянутого места Писания: «Некоторые толкователи видят в этой блуднице неверную Христу церковь, поклонившуюся антихристу, или богоотступническое общество – ту часть человечества христианского, которая вступит в тесное общение с миром греховным, будет ему служить и опираться всецело на его грубую силу… Более общее толкование склонно видеть в этой блуднице, носящей имя Вавилона, всю вообще низменно-чувственную и антихристианскую культуру человечества последних времен, которую ожидает страшная всемирная катастрофа при кончине мира и втором пришествии Христовом».

Чем же была красная империя, если она не была ни христианским Третьим Римом, ни Вавилонской блудницей, ни «зверем» – царством антихриста? Она была тем, чем и собиралась быть – экспериментом по построению социализма, сначала всемирным, затем ограничившимся «отдельно взятой страной», которая считала себя осажденной крепостью и укреплялась на дальних рубежах. Движением к мечте, чья мощь оказалась пропорциональной скорости его исчерпания.

Цареубийство 1918 года формально закрепило фактический упадок идеи служения Богу через царя, которая к тому времени осталась уделом немногих по-настоящему верноподданных. Белое движение в массе своей не руководствовалось этой идеей. Оно было ведóмо патриотизмом, – если не классовым интересом, – который представляет собой чувство, а не идею, и никакой идеи, в сущности, не имело. В то же время коммунизм был воспринят массами как простая и ясная идея справедливости. Когда у крестьян в одной деревне красные изымали все зерно вплоть до посевного, в другой об этом не знали, так что идея в масштабах страны оставалась незамутненной (но так бывает при любых злоупотреблениях, пока идея жива). По ясности своей идея справедливости не уступала идее Третьего Рима, больше того – в народном сознании была все тем же идеалом благочестивого царства, спустившимся с неба на землю. Народный коммунизм, без ученой осведомленности в марксизме и инвертированной им гегелевской диалектике, был доморощенной эсхатологической ересью с винтовкой в руках.

Надпись на обелиске в честь Революции, г. Касимов. Фото автора

Революция, помимо всего прочего, показала опасность недооценки фактора справедливости, актуальную по сей день. Хотя в «Основах социальной концепции» Русской церкви, принятых архиерейским собором в 2000 году, слово «справедливость» и однокоренные с ним употребляются неоднократно, в широкой риторике наших дней, видимо, как следствие страха перед соответствующими требованиями со стороны масс и желания отсечь их на подступах, встречается отрицание ценности этой добродетели, которая в таких случаях противопоставляется милосердию. Но апостольские слова «милость превозносится над судом» (Иаков 2:13) означают, что «выше справедливости лишь милосердие» (патриарх Алексий II), то есть все остальное ниже справедливости.

Греческое слово со значением «справедливость» – это «правда» в славянском переводе Библии, одно из Божественных и богообразных человеческих свойств. Противопоставление любви и справедливости бессмысленно или бессовестно. «Любовь познали мы в том, что Он положил за нас душу Свою: и мы должны полагать души свои за братьев. А кто имеет достаток в мире, но, видя брата своего в нужде, затворяет от него сердце свое, – как пребывает в том любовь Божия?» (1 Иоанна 3:16–17). По классическому определению справедливость заключается в том, чтобы воздавать всякому должное, то есть лозунг «каждому по труду» в теории не противоречит ни христианству, ни классической философии. Его нужно понимать правильно, – речь идет не только о физической выработке, – и советская власть, устанавливая «категории снабжения», сразу же проявила принципиальную чувствительность к этой поправке, в связи с чем ей не избежать было также обычных злоупотреблений и карьерных видов, типологически сходных с теми, которые возникали ранее при решении задачи снабжения такой основы войска и бюрократии, какой было дворянство. Неудивительно, что значимая часть выступлений против большевиков происходила во имя социальной справедливости [123].

Христианское вероучение не противоречит централизованному обобществлению частной собственности как таковому. Это прямо следует из памятной записки соловецких епископов 1926 года [124]: «Церковь не касается перераспределения богатств или их обобществления, так как всегда признавала это правом государства, за действия которого не ответственна». Нельзя не заметить, что по отношению к церковной собственности это позиция нестяжательская. Она исходит из данности, что церковь отныне переходит на иждивение прихожан. Камень преткновения заключался вовсе не в «фанатизме» церковников, а в том, что теперь партия воспринимала общество как свою церковь, а себя как священство. Этим объясняется неприятие партией Церкви Христовой, атеистическая борьба, в остервенении не стеснявшаяся ставить под удар теоретическое положение марксизма, согласно которому религия отомрет сама, если только революция произойдет в самом деле [125].

Что же касается лишений представителей бывших привилегированных классов, здесь впору привести отрывок из «Послания некоего старца в беде сущим», приписываемого все тому же иноку Филофею: «Достоит убо впадшему в скорбь испытовати себе вину своих согрешений, коих ради грех оставлен бысть от Бога, и приде прещение и гнев от владящаго, или от сильных насилование, и от врагов, и от другов наветы и оклеветание, или от меньших и безродных уничижение и безчестие. […] Егда убо сам зло кому никако створи или неправдова кого в чем, или обиду содея кому, или чюжая имения себе лихоимством и всякою неправдою восхитил, или срамоту и уничижение содела кому,