Женщина и война. От любви до насилия - Рафаэль Абрамович Гругман

…После одного из вражеских налётов Галя получила осколочное ранение и попала в прифронтовой госпиталь. За ранение ей полагалась медаль. После выписки для вручения награды её вызвали в штаб дивизии. Вручая медаль, комдив спросил, есть ли у неё какие-либо пожелания, и, осмелев, она попросила перевести её в другую часть.

– Почему? – удивился генерал.

– Могу ли я пожаловаться на командира батареи? – спросила Галя.

– Разумеется.

Генерал молча выслушал рассказ, а затем спросил: «Почему вы сразу об этом не доложили? Почему раньше никто не жаловался?»

– По уставу не положено жаловаться через голову командира, – ответила Галя.

– Идите, – ответил генерал. – Я разберусь.

Он сдержал слово – командир-садист был переведен в штрафбат. Дошёл ли он до Германии, ей неизвестно.

* * *

Почти аналогичная история приведена Ароном Шнеером в еженедельнике «Киевский ТелеграфЪ», 4–10 сентября 2009 года, № 36. Рассказывает Зина Сердюкова, бывший старшина разведывательной роты 6-го гвардейского кавалерийского корпуса:

«Была зима, взвод квартировал в сельском доме, там у меня был закуток. К вечеру меня вызвал командир полка. Иногда он сам ставил задачу по засылке в тыл противника. На этот раз он был нетрезв, стол с остатками еды не убран. Ничего не говоря, он бросился ко мне, пытаясь раздеть. Я умела драться, я же разведчик, в конце концов. И тогда он позвал ординарца, приказав держать меня. Они вдвоем рвали с меня одежду. На мои крики влетела хозяйка, у которой квартировали, и только это спасло меня. Я бежала по селу, полураздетая, безумная. Почему-то считала, что защиту найду у командира корпуса генерала Шарабурко, он меня по-отцовски называл «дочкой». Адъютант не пускал меня, но я ворвалась к генералу, избитая, растрёпанная. Бессвязно рассказала, как полковник М. пытался изнасиловать меня. Генерал успокоил, сказав, что я больше полковника М. не увижу. Через месяц мой командир роты сообщил, что полковник погиб в бою, он был в составе штрафного батальона».

В той же статье санинструктор Волков рассказывает, как поступали с девушками, отказывавшимися ублажать офицерский корпус.

«Когда в армию прибывала группа девушек, то за ними сразу “купцы” приезжали: “Сначала самых молодых и красивых забирал штаб армии, потом штабы рангом пониже”. Осенью 1943 года в его роту ночью прибыла девушка-санинструктор. А на роту положен всего один санинструктор. Оказывается, к девушке везде приставали, а поскольку она никому не уступала, её все ниже пересылали. Из штаба армии в штаб дивизии, потом в штаб полка, потом в роту, а ротный послал недотрогу в окопы».

Не напоминает ли это историю лейтенанта медицинской службы Анны Ривилис, отказавшейся уступить домогательствам начальника госпиталя и на ночь глядя отправленной в окопы? Несговорчивых девушек ждала передовая, сговорчивые оставались в штабах; несговорчивые – недоедали, грызли сухари и давили вшей, сговорчивые – ели американскую тушёнку, носили чистое бельё и мылись в бане. Неженское дело – война. Ни в чём не смею упрекать женщин-военнослужащих вынужденно ставшими фронтовыми жёнами. Одни, как Зоя Космодемьянская или как Галя Москаленко, на фронт пошли добровольцами. Другие надели форму после мартовского 1942 года постановления Государственного комитета обороны о массовой мобилизации женщин во все роды войск; другие ещё раньше – с 30 июня 1941-го, когда началась мобилизация женщин в войска ПВО, связи, внутренней охраны, на рытьё окопов и на строительство военно-автомобильных дорог. Как могли, так и выживали, сломленные фронтовым бытом. Ничего подобного в других армиях не было. Только в СССР женщины массово призывались в армию, служили в боевых частях и наравне с мужчинами участвовали в боевых действиях.

* * *

В конце 80-х, когда столичные журналы ошеломили читателей книгами, прежде запрещёнными политической цензурой, мой сослуживец, Яков Призант, ветеран Великой Отечественной, пехотинец, сержант разведывательной роты, поделился воспоминаниями:

– Лето 1942-го, хаотичное отступление. Мы заночевали в окопе. Шесть человек. Среди нас девушка-санинструктор. Окоп узкий, спали на одном боку и по команде переворачивались. После одного из переворотов, тот, кто оказался за спиной девушки, её изнасиловал.

– Она не сопротивлялась?

– Нет. До смерти была напугана. Отступление, все вооружены, никто друг друга не знает. Боялась, наверное, что её убьют, если станет сопротивляться.

– Что было с ней дальше?

– Не знаю. На второй день разрывом снаряда у того, кто её изнасиловал, оторвало руку и ногу. Думаю, он не выжил. А её я больше не видел. Отступление беспорядочное, каждый в нём за себя.

* * *

Похожее воспоминание записала Алексиевич:

«Выходили из окружения… Куда ни кинемся – везде немцы. Решаем: утром будем прорываться с боем. Всё равно погибнем, так лучше погибнем достойно. В бою. У нас было три девушки. Они приходили ночью к каждому, кто мог… Не все, конечно, были способны. Нервы, сами понимаете. Такое дело… Каждый готовился умереть… Вырвались утром единицы… Мало… Ну, человек семь, а было пятьдесят. Посекли немцы пулемётами… Я вспоминаю тех девчонок с благодарностью. Ни одной утром не нашёл среди живых… Никогда не встретил»[5].

В обеих историях солдаты выходили из окружения. В первой – медсестра изнасилована случайным попутчиком. Вторая – о психологическом состоянии и вспышке сексуальности, ставшей защитной реакцией людей, уходящих в небытие. Они прекрасно понимали: единицы прорвутся утром сквозь пулемёты, а может, и никто. Такой была их прощальная ночь. Рука не поднимется никого осудить…

Последнее желание? Оно разное: у одних – сигарета, у других – секс. Кто-то хочет побыть наедине со своими мыслями и помолиться о близких, кто-то – забыться в алкогольном дурмане. На войне, где каждый день мог быть последним, родилась поговорка: «живём один день». Такой была психология солдата и офицера. «До смерти четыре шага», а если выживем и вернёмся домой – «война спишет всё». Эта фраза стала моральным утешением и жертв, и насильников. Но эта же утешительная мораль, оправдывающая сексуальные прегрешения, позволила многим, войдя в Германию, сорваться с цепи и продолжить жить одним днём, насиловать, грабить.

* * *

Развал Советского Союза нанёс психологический удар по ветеранам войны: некоторые, как, например, Юлия Друнина, не выдержали[6], другие, психологически оказавшиеся более устойчивыми, когда исчезла цензура, разговорились.

7 мая 2004 года газета «Московский комсомолец» опубликовала записанные Екатериной Сажневой воспоминания Анны Соколовой, в 17 лет ставшей курсантом снайперской школы[7].

«Никакой любви на войне не было. Только простые солдаты к нам, девчонкам, хорошо относились, делились последним, а старшие офицеры заставляли с ними сожительствовать – вроде как мы их фронтовые жены.

<…> большинство девчат-снайперш на передовую попадали невинными. Но в первые же ночи их «прописывали» –