Ольга Елисеева - Повседневная жизнь русских литературных героев. XVIII — первая треть XIX века

Софья говорит Стародуму: «Ваши наставления, дядюшка, составят все мое благополучие. Дайте мне правила, которым я последовать должна. Руководствуйте сердцем моим. Оно готово вам повиноваться». Так и должна вести себя девица. Ее слова совпадают с просьбой, которую Анна Лабзина обращала к каждому из начальников своего беспутного мужа: «Я ни в чем не имею нужды, кроме советов добрых и чтоб вы были моим наставником и благодетелем… я до сих пор не жила без друга и путеводителя». Никто не отказывал, и не только потому, что поучать приятно, но и потому, что покровительство пополам с нравственным надзором было принято. «Узнайте меня короче и будьте искренни»[26], — говорит героине мемуаров иркутский губернатор.

Но не всякая девушка желала раскрывать свои тайны. Щербатов жаловался, что, забрав дочь из Смольного, не нашел в ней прежней искренности: «Эти девицы, приученные к скрытничеству, не любят высказывать своих мыслей»[27]. Смольнянки, вырванные на время из семей, предупреждались наставницами, что по приезде домой они, быть может, не встретят понимания и должны будут осторожно высказывать свои просвещенные взгляды. Ими уже трудно было управлять. Прежде девушка должна была простодушно выбалтывать все, что происходило на душе, а старшие — одергивать и поправлять, получая благодарность за советы. «Дядюшка! Какую правду вы говорите! — восклицает Софья. — Во всю жизнь мою ваша воля будет мой закон».

Чему же учит племянницу Стародум? Помимо прочего, он рассуждает о браке: «Возьмем в пример несчастный дом, каковых множество, где жена не имеет никакой сердечной дружбы к мужу, ни он к жене доверенности; где каждый с своей стороны своротили с пути добродетели. Вместо искреннего и снисходительного друга жена видит в муже своего грубого и развращенного тирана… Муж видит в душе своей жены одну грубую и своенравную наглость… Оба стали друг другу в несносную тягость… Дом брошен… Имение растощается… Дети при жизни отца и матери уже сироты». Горе происходит «оттого, что при нынешних супружествах редко с сердцем советуются. Дело о том, знатен ли, богат ли жених? Хороша ли, богата ли невеста? О благонравии вопросу нет».

Опять найдем похожую картину у Дашковой. В пьесе «Тоисиоков» она рисует замужество госпожи Решимовой: «Ну-с, приехали мы в город; и чтобы не подвергнуться той же скуке, стали разъезжать он в сторону, а я в другую. Поутру в лавках, да на гулянье, потом спешу одеться, чтобы обедать в гостях, после в комедию, оттуда на бал; с утренней зарей домой возвратимся так измучены, так устанем… а веселья и удовольствия нимало не находили… Тут я спохватилась»[28].

Красной нитью эти рассуждения пройдут через тексты близких литературных потомков Фонвизина, вызывая неизменную скуку читателей. Н. М. Карамзин в «Письмах русского путешественника» обрушивается на женщин большого света: «Светские дамы, будучи всегда на сцене, привыкают думать только о театральных добродетелях. Со вкусом одеться, хорошо выйти, приятно взглянуть, есть важное достоинство для женщины, которая живет в гостях, а дома только спит или сидит за туалетом. Ныне большой ужин, завтра бал: красавица танцует до пяти часов утра; и на другой день до того ли ей, чтобы заниматься своими нравственными должностями?»[29] Заметно, что поучения Стародума и сетования Решимовой накладываются здесь друг на друга.

К 30-м годам XIX века у А. А. Бестужева-Марлинского те же жалобы на светские браки обретут и излишнее многословие, и заметную затрепанность: «Смех и горе, как у нас совершаются свадьбы! Мы торопимся жить, а жениться опаздываем: всякий хочет добиться до штабских или генеральских эполетов, чтобы дороже перепродать их по рядной записи. Невеста идет в придачу к приданому, а как сочтут на деле — смотришь, у невесты недостаток душ, у жениха тела… Хороша ли, нет ли она собой, но она молода, она желает нравиться и наслаждаться… а что находит она в благоверном своем супруге? Под сукном да ватою завернутый фланелью барометр… Жена поневоле станет бегать из дома: там пахнет пустотою»[30].

Даже любящие супруги разлучаются благодаря такому образу жизни. В «Маскараде» М. Ю. Лермонтов говорит устами главной героини:

Да ты всегда не в духе, смотришь грозно,И на тебя ничем не угодишь.Скучаешь ты со мною розно,А встретимся, ворчишь!Скажи мне просто: Нина,Кинь свет, я буду жить с тобойИ для тебя; зачем другой мужчина,Какой-нибудь бездушный и пустой,Бульварный франт, затянутый в корсете,С утра до вечера тебя встречает в свете,А я лишь час какой-нибудь на днюМогу сказать тебе два слова?[31]

Значит, тема долгое время оставалась животрепещущей. Недаром фонвизинская Софья восклицает: «Ах, как я этого примера ужасаюсь!» Именно брак из-за денег, где «нимало не наблюдаются» сердечная склонность и добродетели молодых, мог выйти у нее со Скотининым или Митрофаном. Но дядя привез приданое — десять тысяч, «чтобы бедность достойного жениха нас не останавливала», — и готов отдать руку племянницы возлюбленному.

В самый неподходящий момент Простакова решает силой увезти Софью из дома и тайно обвенчать ее со своим сыном Митрофаном. Она и раньше надеялась, что дядя как-нибудь помрет в Сибири, даже предавалась наивному деревенскому колдовству: ставила за Стародума свечки, как за покойного. Не помогло. Теперь ее план состоит в том, чтобы ранним утром отвезти Софью в церковь: «Старик прогневается да простит и за неволею. А мы свое возьмем».

Невесту спасает ее прежний жених Милон, случайно оказавшийся рядом. Но Простакова не может опомниться от вмешательства. «Плуты! Воры! Мошенники! Всех перебить велю до смерти! — кричит она холопам. — Какая я госпожа в доме! Чужой погрозит, приказ мой ни во что… Жива быть не хочу». Только слова Правдина: «Сейчас представлю ее перед суд как нарушительницу гражданского спокойства!» — заставляют барыню охолонуть, но не раскаяться. Едва Стародум прощает, как Простакова вновь принимается за слуг: «Я теперь же всех с головы на голову».

Однако нашла коса на камень. Оказывается, и холопов у нее готовы отобрать. «За бесчеловечие жены вашей, — говорит чиновный гость Простакову, — до которого попустило ее ваше крайнее слабомыслие, повелевает мне правительство принять в опеку дом ваш и деревни».

Тут мы вплотную подходим ко второму преступлению, о котором из-за хлопот с Софьей почти забыли.

Повторим, Правдин не просто так завернул в дом Простаковых. Вот как он объясняет дело Милону: «Я определен членом в здешнем наместничестве. Имею повеление объехать здешний округ… Не оставляю заметить тех злонравных невежд, которые, имея над людьми своими полную власть, употребляют ее во зло бесчеловечно… Нашел помещика дурака бессчетного, а жену презлую фурию, которой адский нрав делает несчастье целого дома».

Согласно «Учреждению для управления губерний Всероссийской империи» 1775 года, которое упоминает Правдин в разговоре с Милоном, число губерний было увеличено, а наиболее важные из них соединены в наместничества. Во главе последних стоял наместник, или генерал-губернатор, исполнительным органом при котором становилось наместническое собрание из двух-трех советников[32]. В их число и попал Правдин. Причем дело происходит около Москвы, следовательно, в Московском генерал-губернаторстве. Правдин шлет донесения в Первопрестольную и оттуда же получает ответы. Стало быть, и он сам — крупная птица, и его начальник — из первых сановников империи. Трудно не разглядеть за этими образами фигуры драматурга и его покровителя. К моменту написания пьесы Никита Панин уже скончался, а Фонвизин вышел в отставку, но всегда мог вернуться, если бы партия наследника престола Павла начала теснить сторонников матери-императрицы. Москву возглавлял близкий сотрудник Екатерины II, человек, которому она полностью доверяла, — князь М. Н. Волконский. Он не мог быть для Фонвизина другом «страждущего человечества». Но его подсиживал, а во время Пугачевщины даже пытался заменить собой второй из братьев Паниных — генерал Петр Иванович.

Описание генерал-губернатора: «С каким усердием исполняет он… человеколюбивые виды вышней власти! Мы в нашем краю сами испытали, что, где наместник таков, каковым изображен наместник в Учреждении, там благосостояние обитателей верно и надежно» — наводит на мысль, что имелся в виду именно Петр Панин, за которым и в Первопрестольной, и при дворе стояла сильная группировка.

Этот наместник назван говорящим именем — князь Честан, он и давний друг Стародума, и дядя Милона, и покровитель Правдина. Фамилия указывает как на «честность», так и на «честь» персонажа, а отставка Петра Ивановича Панина была вызвана именно его щепетильным отношением к собственной чести: он, покоритель турецкой крепости Бендеры, получил орден Святого Георгия вторым после победителя в Чесменском сражении А. Г. Орлова, был оскорблен и ушел со службы[33]. По этому поводу его брат Никита Иванович в «Предисловии» к «Проекту фундаментальных законов» с возмущением писал: «Посвятя жизнь свою воинской службе, лестно ль дослужиться до полководства, когда вчерашний капрал, неизвестно кто и неведомо за что становится сего дня полководцем и принимает начальство над заслуженным и ранами покрытым офицером?»