«Золотой век» социализма: Советский союз и мир. 1964-1982 - Фёдор Леонидович Синицын

и мировоззренческих установок», и даже «само понятие “демократический социализм” не выдерживает критики». Г.Х. Шахназаров писал, что социал-демократы не только далеко «ушли от понимания сути марксизма», но и запутались в собственных идеях — например, У. Пальме считал, что «демократический социализм» можно считать идеологией, а лидер западногерманских социал-демократов В. Брандт — наоборот, что «социал-демократам не следует рассматривать себя носителями какого-либо особого мировоззрения». Г.Ф. Руденко в своей книге «Критика современных антимарксистских теорий экономического развития общества», изданной в 1980 г., подытожил, что «попытки… найти “третий путь” или другие пути и модели развития общества, “оздоровить” капитализм или “подправить социализм”, или обосновать “конвергенцию” того и другого… бесплодны и обречены на провал»[896].

Новые концепции, разработанные в капстранах, по мнению советских идеологов, являлись свидетельством не только кризиса капитализма, но и «глубокого идейного кризиса» западных теорий, их «внутренней противоречивости, исторической обреченности». В 1977 г. Э.А. Араб-Оглы писал, что «никогда еще в прошлом, за всю историю существования капитализма, буржуазная идеология в целом не являла собою картину столько жалкого и безотрадного состояния, как сейчас». Советские эксперты констатировали, что «Запад переживает вакуум больших идей», а «буржуазная» философия «неспособна дать ответы ни на один из коренных вопросов, стоящих перед современным человечеством». Г.Х. Шахназаров в 1981 г. сделал вывод, что «“демократический социализм” — это не ответ на проблемы, стоящие перед рабочим движением в конце XX в. Это уход от ответа». Н.Н. Иноземцев и А.Г. Милейковский утверждали о «кризисе буржуазной политэкономии», «явное банкротство традиционных доктрин» которой доказал экономический кризис середины 1970-х гг.[897]

Идеологи указывали на «социальный пессимизм буржуазных философских, идеологических построений», их «неверие в социальный и моральный прогресс, в силу человеческого разума, в творческие способности человека переустроить мир и изменить самого себя». Такой же пессимизм был выявлен в западной пропаганде, чьи «идеологические рупоры» оказались «полны… нервных, пессимистических заявлений, содержащих… деструктивную критику происходящего»[898]. Действительно, 1970-е гг. на Западе начались под знаком преобладания пессимистических концепций, мрачных предсказаний. В серии разработанных футурологами математических моделей «Мир» был сделан вывод о неизбежности тотальной катастрофы, гибели современной индустриальной цивилизации, глобального коллапса. Суть предложенной «стратегии выживания человечества» сводилась в конечном счете к торможению или даже полной остановке всеобщего или регионального экономического и демографического роста, научно-технического развития. Однако к началу 1980-х гг. были даны более оптимистичные представления о будущем[899].

Одновременно звучали уверения о наличии на Западе «положительной» с точки зрения СССР тенденции — политикоидеологическом «сдвиге в пользу левых сил». В 1976 г. было объявлено, что «в США… резко обострились социальные противоречия между буржуазией и пролетариатом»[900]. Советские эксперты питали надежды на радикализацию шведского общества, якобы подкреплявшиеся самой жизнью, — в этой стране выявили «подъем рабочего движения», «обострение классовой борьбы», рост интереса к марксизму-ленинизму и достижениям СССР в строительстве «реального социализма»[901]. В 1981 г. В.В. Загладин заявил, что «внутри капиталистических государств значительно усилились позиции рабочего класса, демократических и антимонополистических сил». Г.Х. Шахназаров писал, что «объективный ход событий неумолимо ведет к полевению масс». Он прогнозировал рост авторитета коммунистических партий и «полевение» социал-демократов[902].

Тем не менее опасность идей, исходивших из капстран, усиливалась, и это понимали в СССР. Как объявил Л.Н. Москвичев, западные теории стали играть главную роль в противостоянии двух систем, «поскольку в современных условиях попытки удушения социализма военными и другими насильственными средствами означали бы ядерную катастрофу»[903], а идеология — более действенное оружие без необходимости атомной войны.

Западную идеологию обвинили в наличии деструктивных целей, включавших насаждение советскому народу «чуждых… взглядов и нравов, навязывание стяжательских, упадочнических духовных ориентиров», «перенесение идеологической борьбы внутрь социалистических стран», чтобы «вызвать “идейную эрозию” социалистического общества», «обострение национальных различий», «приостановку продвижения сил демократии и социализма» во всем мире и пресечение «развития взаимовыгодных экономических контактов, обмена ценностями культуры и правдивой информации о жизни различных народов»[904].

Реализация этих целей, как считали в СССР, осуществлялась Западом путем «идеологических диверсий», которые были определены как «система скоординированных идеологических и социально-психологических акций, направленных на подрыв общественного и государственного строя в странах социализма, чтобы с их помощью деформировать сознание граждан социалистического общества, сформировать буржуазные политические взгляды и установки, чуждую социализму мораль, вызвать недовольство существующими порядками и в конечном счете инспирировать стихийные беспорядки и антисоциалистические действия»[905].

Термин «идеологическая диверсия» применялся в СССР и ранее. Кроме того, как заявил еще в 1968 г. Т.П. Францов, существовала уверенность, что Запад развернул «психологическую войну» против соцстран, в рамках которой нет «никаких ограничений в выборе оружия: “большая ложь”, клевета, фальсификация фактов — все годится; материалы, способные отравить сознание, ценятся особенно высоко». В 1970-х гг. «идеологической диверсией» стали именовать практически любую нежелательную с точки зрения властей информацию, идущую из-за рубежа. Такой подход имел своей целью поставить эту информацию «вне закона», придав ей нелегальный статус как «нарушение уважения государственного суверенитета» и попрание «принципов международного права»[906].

Основным инструментом «идеологических диверсий» закономерно была объявлена западная пропаганда (фактически — любая информация, которая несанкционированно просачивалась в СССР из «внешнего мира») во всех ее формах и сферах приложения — «политической, философской, правовой, нравственной, эстетической, религиозной». Однако «диверсией» считались не только конкретные пропагандистские акции, осуществляемые, например, в рамках деятельности СМИ, но и теории, идеи как таковые (в частности, концепция «реидеологизации»)[907], что соответствовало принятому в СССР подходу рассматривать их как непосредственную угрозу советской системе.

Кроме того, проявлением «диверсий» считалось расширение капстранами «“идеологизации” внешней политики», усиление «“политизации” в области культуры и искусства, туризма, спорта»[908]. Действительно, холодная война включала противостояние «сверхдержав» во всех этих сферах. В частности, СССР и США боролись за право называться самой сильной спортивной державой планеты. Выбор в 1974 г. Москвы в качестве столицы летних Олимпийских игр 1980 г. вызвал шквал критики со стороны недоброжелателей и противников коммунизма. В 1970-х и 1980-х гг. плохой традицией стал бойкот Олимпийских игр по политическим поводам, и московская Олимпиада не стала исключением — в январе 1980 г. президент США Дж. Картер, используя как предлог ввод советских войск в Афганистан, выступил с требованием бойкота «Олимпиады–80»[909], который поддержали более 60 стран мира.

Опасность «идеологических диверсий» служила для властей СССР одним из оснований для оправдания цензуры, введенной в стране. Как заявил в 1975 г. первый секретарь Бауманского райкома КПСС В.Н. Макеев, при помощи требований «свободы информации» Запад «домогается… легальных каналов для идеологических диверсий в странах социализма», чтобы получить «более широкий доступ к гражданам» этих стран. Власти объявили о законности «перекрытия» таких каналов, ссылаясь на то,