Потерпевшие победу. Советские либералы и крах демократии в России (1987–1993 годы) - Гийом Совэ

в форме ДР, а через несколько месяцев оказалось в оппозиции к Горбачеву. Однако он был бы очень удивлен двумя серьезными идеологическими сдвигами, произошедшими в это время в среде либеральной интеллигенции. Первым из них стало изменение отношения к концепциям, ранее отстаиваемым националистической оппозицией, таким как суверенитет России и национальное освобождение. Следует помнить, что либеральная интеллигенция открыто враждовала с националистической интеллигенцией по крайней мере с 1987 года, и эти два идеологических лагеря обильно осыпали друг друга ругательствами через газеты. Однако с начала 1990 года это идеологическое разграничение стало менее жестким, в основном по причинам, связанным с политической ситуацией того времени. Неспособность МДГ включить свои требования в повестку дня Съезда народных депутатов СССР осенью 1989 года заставила некоторых ее членов выбрать новую стратегию: они покинули советскую парламентскую арену и ушли на политическую сцену Российской республики, где надеялись установить лучший баланс сил с центральными советскими властями. Этих депутатов вдохновлял пример стран Балтии, получивших в июле 1989 года финансовую автономию, что открывало перспективу использования политических институтов республик в качестве реальных центров власти. Поэтому в марте 1990 года многие депутаты от МДГ приняли участие в выборах, целью которых было избрание депутатов всех уровней законодательной власти – местной, муниципальной, региональной и республиканской. Прибалтийские народные фронты по-прежнему служили примером, а российский политический дискурс активно воспроизводился по аналогии с прибалтийским, в котором борьба против советской центральной власти представлялась как борьба против империализма и за утверждение национального суверенитета. Переносу этого националистического дискурса в Россию способствовало и значительное участие в избирательной кампании 1990 года нового поколения либеральных политиков[435]. Это были молодые ученые и профессионалы, не разделявшие традиционного недоверия либералов-шестидесятников к русскому национальному вопросу. Несмотря на то что они не пользовались столь широкой известностью в СМИ, как известные либеральные интеллектуалы, встречавшиеся в МТ, новые активисты оказывались весьма эффективными в деле организации мобилизации населения. Они не только способствовали электоральным успехам ДР, но и придавали ей более патриотический колорит, о чем свидетельствовал сам выбор названия «Демократическая Россия». Следует, однако, подчеркнуть, что это идеологическое изменение ни в коей мере не означало сближения с политическими силами русского национализма. Несмотря на определенное тематическое сближение, ДР систематически выступала против русских националистических организаций, отстаивавших идею особого пути России и восстановления традиционных ценностей в противовес тлетворному влиянию Запада и национальных меньшинств. Депутаты ДР, отстаивавшие «национальный суверенитет» России, придавали этому понятию совершенно иной смысл, чем тот, который был выдвинут националистическими движениями ряда советских республик с весны 1989 года, – они не брали на вооружение проект национально-культурного утверждения. В России, где русские вряд ли могли претендовать на статус угнетенного меньшинства, активисты ДР использовали концепцию национального суверенитета прежде всего для обоснования децентрализации власти в республиках с целью проведения демократических и рыночных реформ, которые центральные советские власти не спешили начинать.

Вторым идеологическим сдвигом в демократическом движении 1990 года стал переход от реформистского социализма к антикоммунизму. И здесь члены ДР следовали примеру прибалтийских народных фронтов и восточноевропейских революций, которые продемонстрировали потенциал мобилизации, основанной на откровенном отказе от коммунистической системы и ее идеологии, а не на надежде на ее обновление. Таким образом, повестка дня реформированного коммунизма была серьезно поколеблена яркими победами антикоммунистических сил в Восточной Европе, в том числе в странах с традиционно левой интеллигенцией, таких как ГДР[436]. Другим обстоятельством, способствовавшим этому переходу к антикоммунизму, стал провал попыток многих депутатов МДГ, в том числе Ельцина и Афанасьева, работать с командой Горбачева в рамках реформированной по венгерскому примеру КПСС. С этой целью в январе 1990 года эти депутаты создали в КПСС Демократическую платформу, призванную преобразовать ее в демократическую парламентскую партию, спровоцировав раскол с более консервативными элементами. В начале июля 1990 года на XXVIII съезде партии Ельцин предложил переименовать КПСС в «Партию демократического социализма», разрешить фракции и провести реформы, за которые выступала Демократическая платформа. Эта инициатива оказалась неудачной: консервативным силам в партии удалось заблокировать предложение Ельцина, предотвратить раскол и добиться исключения из партии нескольких членов «Демократической платформы». В результате этих драматических событий еще более 50 членов Демократической платформы с негодованием покинули партию. Предвидя такой исход, Афанасьев уже в апреле вернул свой членский билет. Больше не надеясь на преобразование коммунистической системы изнутри, эти депутаты заняли решительно антикоммунистическую позицию. Польская модель с этого момента начала приобретать ту самоочевидную значимость, которой не было всего лишь годом ранее, когда она все еще упоминалась в одном ряду с моделью венгерской революции под руководством партии. На состоявшейся в Вене осенью 1990 года международной конференции социал-демократических организаций, где обсуждались восточноевропейские революции, Афанасьев утверждал: «Польша „Солидарности“ окончательно убедила многих, но опять-таки, к сожалению, не всех, что улучшить режимы, созданные по матрице Октября, невозможно, что единственный способ их преодоления – выход из коммунизма»[437].

Этот идеологический сдвиг не был таким внезапным и глубоким, как может показаться. Для либеральной интеллигенции, которая уже несколько лет была приверженцем перестройки, отказ от социализма в 1990 году стал кульминацией длительного процесса переосмысления этого понятия, постепенно отделявшего его социально-политическое содержание и придававшего ему универсалистские моральные рамки, которые в конечном счете уже не содержали в себе ничего особенно социалистического[438]. Эволюция политического дискурса Юрия Афанасьева характерна для этого процесса растворения понятия «социализм» через его универсализацию. Яростный критик официального марксизма-ленинизма с 1985 года, Афанасьев до 1989 года отстаивал концепцию социализма, которая, по его мнению, была верна «истинным» ленинским принципам, от которых СССР отошел в пользу сталинизма в период коллективизации. Эта позиция, напомним, не была в то время очень оригинальной. Фактически ее отстаивал сам Горбачев. Но Афанасьев пошел дальше. Осенью 1989 года (когда Афанасьев был одной из самых радикальных фигур в МДГ) его политическая программа содержала три пункта: переход к рынку, демонтаж империи и переход к демократии. В то время он утверждал, что эта программа все еще совместима с социализмом. Однако смысл, который он вкладывал в это понятие, лишал его социально-экономического содержания. Афанасьев утверждал, что рынок «не есть категория капиталистическая» и поэтому вполне совместим с социализмом. Само противопоставление капитализма и социализма, по его мнению, является предметом «идеологической распри», которая должна быть преодолена. Он также отмечал, что социализм, к которому он призывает, имеет мало общего с тем, что было построено в СССР, а гораздо больше – с общечеловеческими гуманистическими идеалами: «Социалистическая идея может и должна оставаться для нас путеводной. Но только не в русской, большевистской, плебейско-революционаристской ее сущности, а если мы на эту