Юрий Пернатьев - Великие загадки истории

Установлено также, что Шекспиру была прекрасно известна древ­няя и современная литература, он использовал сочинения Гомера, Овидия, Сенеки, Плутарха, причем не только в переводах, но и в оригиналах. Исследованиями ученых подтверждена основа­тельность познаний автора пьес в юриспруденции, риторике, му­зыке, ботанике (специалисты насчитали 63 названия трав, дере­вьев и цветов в его произведениях), медицине, военном и даже морском деле: доказательством тому — команды, отдаваемые боц­маном в «Буре». Прибавим то, что драматург хорошо знал многие места Северной Италии, Падуи, Венеции, естественно, помимо Ан­глии... Короче говоря, в произведениях Шекспира видна личность чрезвычайно эрудированная, высокообразованная, владеющая языками, знающая зарубежные страны, осведомленная о быте высокопоставленных кругов тогдашнего английского общества, включая монархов, личность, знакомая с придворным этикетом, родословными, языком самой высокородной знати.

Теперь о рукописях. В 90-е годы имя Шекспира уже было извест­но издателям, которые буквально охотились за всем, что писал талантливый автор. На этом зарабатывали как сами издатели, так и поэты и драматурги, т. е. все, кроме самого Шекспира, притом, что его пьесы стоили неплохих денег. Куда же они исчезли, если учесть, что с ними работали десятки людей?

Среди немногих достоверно известных моментов биографии Уи­льяма Шекспера есть и еще один факт, вызывающий массу толко­ваний. Это упомянутый выше полный переворот в судьбе тридца­тилетнего человека, который вырос в провинциальном городке, был выгодно женат на женщине, родившей ему троих детей. Но вдруг по какой-то причине Уильям оставляет этот привычный мир и уез­жает в Лондон, где становится комедиантом. Что это означало? Да то, что в глазах обывателей он присоединился к людям, считавшим­ся в то время чуть ли не бродягами, не имевшими даже постоянно­го помещения, где они могли бы заниматься своим ремеслом (пер­вый театр в Лондоне строился уже после того, как Шекспер стал актером). Иными словами, блага, гарантированные прежним соци­альным статусом, он променял на непостоянство фортуны, вовсе не благоволившей к актерам, которых городские власти и, в част­ности, лорд-мэр постоянно изгоняли из деловой части Лондона.

Но, на удивление, молодой стратфордец очень быстро преуспел в новой, непривычной для себя среде. Играя на сцене, перелицо­вывая старые пьесы и создавая собственные, он сумел выделиться на фоне остальных актеров-профессионалов, стать пайщиком труппы и в конце концов вполне состоятельным человеком.

К сожалению, биографам ничего не известно о его реальной жизни в Лондоне. Зато хорошо известна сама атмосфера, в которой вращался драматург. Это был мир комедиантов и их аристократи­ческих покровителей, королевский двор, где они нередко ставили спектакли и могли лицезреть королеву, дома знати, куда писателей приглашали, чтобы заказать им сценарии для живых картин или любительских пьес-масок. Здесь ценились незаурядность, талант, каковыми Шекспер из Стратфорда несомненно обладал, а потому и был сразу же замечен столичной знатью. Сначала на него обратил внимание граф Саутгемптон, который представил даровитого автора молодым, блестящим аристократам графам Эссексу и Рэтлен­ду. Последнего Шекспер очень заинтересовал, пусть и с учетом того, что Рэтленд выбрал его лишь для предполагаемого участия в своей грандиозной литературной мистификации.

И здесь наступает другой поворотный момент в судьбе Шекс­пира, который также не получает внятного объяснения, — его столь же внезапный разрыв с театральным миром и возвращение в Стратфорд. Даже если предположить, что он не был творцом гениальных пьес, неясно, почему преуспевающий делец, каким он видится нестратфордианцам, не остался в столице, где так успеш­но вел дела? Что заставило его вернуться? Чувство долга перед семьей, которая на многие годы была чужда ему и покинута? Бо­лезнь, усталость от неустроенного быта? Философическое умона­строение на закате жизни и сознательное направление ее в новое русло? На эти вопросы тоже нет ответа.

Сомнения относительно личности Шекспира появились еще в XIX в., на закате аристократической эпохи, которую олицетво­ряли истинные джентльмены. В основе неприятий, помимо естес­твенного обывательского изумления перед необыкновенной ода­ренностью и плодовитостью драматурга, лежал, несомненно, и буржуазный снобизм. Многим трудно было признать, что бо­жественным даром наделен человек незнатного происхождения и темной биографии. А главное, каким образом заурядный актер из провинциального Стратфорда сумел затмить высокие универ­ситетские умы и знаменитых столичных драматургов?

Ту же природу имели и явные несоответствия в социальной ориентации драматурга: его герои благородны, исполнены пре­красных порывов, а их создатель — человек, наделенный практи­ческой сметкой, не чуравшийся ссужать деньги под процент и вес­ти тяжбы с должниками. Однако не забудем, что одно дело писать масштабные исторические хроники, а другое — вести естествен­ную для провинциала борьбу за выживание в столице, где он пробивает  себе дорогу одним только талантом, силой духа и верой в свое предназначение.

Когда же речь заходит о завещании Шекспира, нестратфорди­анцы упрекают драматурга в приземленном деловом стиле при распределении своего имущества между родственниками. Но ведь, кажется, в этом и заключается смысл завещания; или гению, по мысли оппонентов, следует непременно составлять его высоко­парными стихами? По справедливому замечанию некоторых шек­спироведов, истории известны духовные завещания, которые и впрямь написаны в возвышенном ключе. Однако, как правило, они составлялись задолго до смерти и, скорее, являлись плодом литературного творчества, или, как говорили, «искусства умирать». Завещание же Шекспера, по-видимому, составлялось в момент его серьезной болезни, поэтому и написано было рукой обычного клерка. Едва ли в этой ситуации в документе могли появиться философско-поэтические или иные высокие обороты.

Другая интригующая деталь — отсутствие среди упомянутого имущества книг и рукописей. Стоит, однако, отметить, что они не значатся среди материальных ценностей, передаваемых род­ственникам, людям, как правило, малограмотным. Что пользы было бы им в книгах и бумагах? Не исключено также, что Шекспер продал их, покидая Лондон, или отдал друзьям. Правда, об этом уже никто и никогда не узнает, как и о том, какова судьба рукопи­сей пьес и стихов.

Так или иначе, доживать последние годы жизни Шекспир-Шекс­пер вернулся в Стратфорд, город, который даже не встрепенулся при появлении столичного драматурга. Кстати, этот факт нестрат­фордианцы особо подчеркивают: мол, встречали великого поэта не по чину, и это неспроста. Доля истины в этих сомнениях, конеч­но, есть: к Шекспиру, которого в Лондоне считали популярным, в провинции отнеслись с полным равнодушием. Но как могло быть иначе? Если задуматься о понятии «великий», которым потомки так привычно оперируют, то таковым его делают столетия, в течение которых писались критические статьи и учебники, т. е. создавался настоящий культ Шекспира. Теперь же мы невольно переносим современные представления о широкой известности литератора на совершенно иную эпоху, когда полный масштаб личности мог быть еще не осознан. Кроме того, в XVI в. популярность Шекспира, если она была, могла ограничиваться весьма узким кругом образованной аристократии.

С другой стороны, успех шекспировских пьес совсем не означал, что имя их автора хорошо знала хотя бы лондонская публика. Прос­той народ, заполнявший партер «Глобуса», редко интересовался драматургом, зрителей больше волновали занимательный сюжет, бурные страсти героев, проливаемая на сцене кровь. Можно ли удивляться вялой реакции стратфордцев, узнавших, что в город вернулся их земляк, поставивший где-то в столице десяток пьес. Да и вообще, ремесло актера, драматурга, считавшееся низким, никак не могло прибавить в их глазах авторитета человеку, который был сыном добропорядочного горожанина, а затем подался в лицедеи.

К тому же есть еще один нюанс, который очевиден для истори­ков, — сложность социальных отношений. Занятие интеллекту­альным трудом лишь на первый взгляд уравнивало людей разных сословий, в реалиях же XVI в. современники всегда соблюдали дистанцию между джентльменом-поэтом, предававшимся этому занятию на досуге, и поэтом, выбившимся в джентльмены благо­даря своему дарованию. Первых было принято прославлять, вто­рых, в лучшем случае, хвалить в своем кругу. Не забудем также и об иерархии «высоких» и «низких» жанров в литературе той поры. Поэтическая лирика или роман считались престижными формами, в то время как театральная драма оставалась бедной родственницей. Не случайно Шекспир, кем бы он ни был, предпо­читал издавать при жизни только свои поэмы и сонеты, а не пьесы. Не делали этого и другие драматурги. И когда замечательный драматург, современник Шекспира Бен Джонсон первым рискнул опубликовать собрание своих пьес, он тут же подвергся уничижи­тельному осмеянию.