Очерки советской экономической политики в 1965–1989 годах. Том 2 - Николай Александрович Митрохин

равно темпы роста, выражавшиеся наглядно, например в количестве построенных зданий и развитии городской инфраструктуры, темпах автомобилизации населения (с 1965 по 1985 год производство легковых автомобилей в СССР выросло в 6,5 раза — с 200 тыс. до 1,3 млн штук), реализации крупных общенациональных инфраструктурных (например, в энергетике и транспорте, в том числе по газификации страны) и индустриальных проектов, были достаточно высоки. Хотя темпы их замедления подвергались жесткой критике как со стороны партийно-государственной элиты, так и со стороны экономических публицистов и экономистов.

Тем не менее ключевым вопросом в сфере обсуждения плановости советской экономики является, наверное, следующий: достигались ли эти успехи в росте экономики за счет планирования или за счет иных факторов? Как вообще возникали «планы», что было основой их подготовки? Как сочетались с планированием постоянные попытки мобилизации и непрерывные изменения, инструкции и распоряжения, порождаемые партийным и государственным руководством? Как реагировали на планы те, кому предлагалось их реализовывать?

Для анализа этого мы будем опираться прежде всего на достаточно обширный комплекс воспоминаний и других источников личного происхождения (интервью, публикации личных записных книжек) от бывших сотрудников центральных экономических органов — Совета министров, Госплана и Госснаба, а также руководителей министерского уровня. Центральную роль в данном комплексе источников играют воспоминания и интервью бывших сотрудников аппарата Госплана СССР. На данный момент нам известны подобные мемуары не менее семнадцати человек — преимущественно это начальники отделов и подотделов Госплана, представители макроэкономического («сводного») блока[469].

Насколько была доступна информация для планирования

Само по себе планирование, а тем более научное планирование подразумевает получение субъектами, занимающимися этой работой, достаточной, а в идеале исчерпывающей информации. Чем более детальным является планирование, тем больше информации необходимо планирующим. Поскольку советская плановая экономика подразумевала планирование всех аспектов индустриального развития и человеческого материального существования путем создания всеобъемлющих реестров перераспределяемого — «балансов», то для информирования планирующих органов существовали организации, собирающие соответствующую информацию и потому оперирующие огромными массивами данных.

В популярной литературе, интервью и мемуарах можно встретить утверждения, что «в Москве» или «в Госплане» «все расписывали вплоть до гвоздя» и принимали решения, обладая излишне детальной информацией.

Хотя в решениях всех этих органов можно найти более чем достаточно примеров обсуждения, казалось бы, очень мелких и частных задач (вроде поставок единиц строительной техники на крупные стройки или введения каких-то очень специфических нормативов), в реальной повседневной экономической жизни центральные управленческие органы не могли охватить и проконтролировать даже все экономические «показатели», не то что перемещения одного гвоздя. Или ящика гвоздей. А зачастую и вагона с гвоздями.

Это происходило по четырем основным причинам: секретность огромных объемов данных; чрезмерный и постоянно увеличивающийся объем текущей информации, поступающей к тому же в ограниченное время, и необходимость его постоянной корректировки; сегрегированность имеющихся данных по различным ведомствам, зачастую скрывавшим их от других институций; искажение первичных данных и манипуляция ими на всех иерархических этажах передачи информации (субъект экономической деятельности, район, регион, республика, министерство, сотрудники аппарата центрального ведомства).

Первым обстоятельством, подрывающим возможности эффективного планирования и тем более научной и рациональной работы в этой сфере, была секретность в отношении этих данных. В СССР собиралась огромная разносторонняя статистика, которая в значительной мере отражала реальность или во всяком случае была полезным материалом для планирования и оценки тенденций. Однако доступ к ней был жестко сегментирован, и фактически никто, кроме нескольких высших чиновников — не экономистов, не статистиков, но политиков, — не имел возможности ознакомиться с ней в полном объеме.

Например, главный специалист Госплана и аппарата Совета министров СССР по вычислительной технике, который, собственно, и формировал финальные версии народно-хозяйственного баланса страны и отвечал за оперативные справки по экономике, признает, что не обладал информацией о ситуации в ВПК. Хотя и в Госплане и Совете министров были подразделения, занятые планированием ВПК и отвечавшие за реализацию принятых программ, они никак не обменивались информацией с руководством ведомств и лишь присылали заявки на требуемые ресурсы[470]. Аналогичным образом главный экономический аналитик ЦК КПСС — глава группы консультантов Экономического отдела Юрий Белик — не имел никакого доступа к документации о бюджете ВПК и решениях ее главного координирующего органа и потому лишь приблизительно догадывался о его объемах в экономике[471]. Подробнее об этом речь пойдет ниже, в главе, посвященной военной промышленности.

Вторым существенным аспектом сокрытия информации было обезличивание на «макроуровне» конкретных видов продукции под общими «отраслевыми» названиями, своеобразным бюрократическим сленгом, которым оперировали избранные представители бюрократии и который был малопонятен всем остальным. Так, например, в продовольственной сфере в Госплане вместо конкретных продуктов использовались термины из химико-биологической сферы: «белок», «сахар», «жиры». Если надо было конкретизировать, то говорили «мясо», «зерно», «масло растительное» и «сахар»[472]. Но это тоже было общее название, скрывавшее под собой множество видов продукции, которыми, как и статистикой, говорящие умело маневрировали в зависимости от поставленной цели. В результате, если надо было показать успехи в статистике и планировании, расцветали миражи успехов, достижений, роста, опровержений «клеветы антисоветчиков», которые слабо коррелировались с реальным наполнением прилавков. Если надо было выбить ресурсы, все то же самое можно было трактовать с обратным знаком.

Ведь белок мог быть и мясом, и молоком, и сыром, и рыбой, и не всегда понятно, в какой стадии обработки: на момент приема на бойню или поступивший на прилавок в виде конкретных изделий? Попал ли этот «белок» в желудок советских граждан в престижных зонах потребления (столицах, «закрытых» городах и армии), пополняемых из общесоюзного фонда (ОСФ), или потерял 50 % по дороге на стадиях переработки? Подобная статистика велась, но ею уже оперировали исключительно редко и в очень узких аудиториях.

Аналогичным образом собранное «зерно», неся большие потери в результате небрежного хранения и переработки, не спешило превращаться в муку, хлеб и макароны, удовлетворяющие аппетит советских граждан. Значительная (если не большая) его часть шла на откорм скота, переработку в алкоголь, забраковывалась, отправлялась в виде помощи за рубеж и так далее.

Это в значительной мере происходило потому, что номенклатура производимой в СССР продукции, а следовательно, имеющихся ресурсов была широка и постоянно расширялась. Она производилась на сотнях тысяч предприятий. Она оценивалась во множестве разных показателей. Соответственно, все их невозможно было учесть ни в одном ведомстве. Даже первичный ввод данных для создававшихся с 1960-х годов электронных баз, а главное, постоянная корректировка этих данных в зависимости от реального производственного ритма предприятий требовали нереального по своим масштабам штата сотрудников. И любая унификация этих данных неизбежно вела к обобщениям. На уровне создателей