Павел Щёголев - Падение царского режима. Том 2

Апушкин. — Почему вы считали Петроград тылом, когда он считался в районе военных действий?

Беляев. — Тыл нужно разделять на несколько этапов. Например, Киев является тылом для юго-западного фронта. Петроград был тем, что для Двинского фронта…

Апушкин. — Но особое значение Петрограда учитывалось по сравнению с Двинском, Минском и Смоленском и учитывалось не в его пользу, очевидно?

Беляев. — До тех пор это особое положение не учитывалось. Он представлял то же самое, что и Минск, — тыловую базу. Чтобы выйти из этого положения и чтобы действительно поставить Петроград в условия, в которых бы, казалось, он должен быть как столица государства, и было решено выделить Петроград из района северного фронта и сделать его самостоятельной единицей.

Апушкин. — Вы его рассматриваете, как столицу или как тыловую базу?

Беляев. — Прежде всего, как столицу России.

Апушкин. — С тех пор, как он перестал иметь значение тыловой базы? С какого времени значение столицы превысило значение тыловой базы?

Беляев. — С тех пор, как постепенно стали проявляться различные затруднения в снабжении населения, по крайней мере той его части, которую признано необходимым довольствовать распоряжением правительства.

Апушкин. — Итак, было решено Петроград выделить? Самый Петроград или Петроградский округ?

Беляев. — Нет, Петроград и ту часть, которая была не нужна для действующей армии.

Апушкин. — Это ваши соображения или соображения, выяснившиеся при вашей беседе с генералом Гурко?

Беляев. — Конечно, соображения постепенно вырисовывались. Были и мои, выясненные при нашей беседе с генералом Гурко и Даниловым и вылившиеся в ту форму, которая и была установлена.

Апушкин. — Кто участвовал в выяснении этого вопроса, на кого вы возложили это?

Беляев. — На генерала Каменского. Он был начальник по устройству службы войск, который непосредственно решал эти вопросы.

Апушкин. — Этот вопрос вам был предложен бывшим государем в устной форме?

Беляев. — Нет, в письменной. Я получил записку от его величества.

Апушкин. — Вы не помните содержания этой записки?

Беляев. — Это была коротенькая записка.

Апушкин. — Она имела какой характер — предложение обсудить вопрос, или вопрос уже был предрешон?

Беляев. — Вопрос был, повидимому, предрешен, по крайней мере, я помню, что, когда я доложил государю о результате моих переговоров с генералом Гурко, то государь, я помню, мне сказал, что он очень рад, и настаивал на том, чтобы это было проведено. Тогда же был возбужден вопрос относительно перехода Кронштадта из ведения сухопутного ведомства в морское.

Председатель. — Кем был возбужден вопрос?

Беляев. — Государь лично говорил мне, что считает нужным передать Кронштадт в морское ведомство.

Председатель. — О том же он, очевидно, говорил и с морским министром Григоровичем?

Беляев. — Да, потому что этот вопрос, в дальнейшем, проходил по морскому ведомству.

Председатель. — Как вы отнеслись к этой мысли бывшего императора?

Беляев. — Я доложил, что этот вопрос затрагивает интересы штаба верховного главнокомандующего и, поэтому, его надлежит разрешить, пользуясь указаниями начальника штаба верховного главнокомандующего. Государь, повидимому, переговорил об этом с морским министром. Потом я знаю, что было заседание штаба верховного главнокомандующего по этому вопросу. По крайней мере, я потом уже узнал об этом, как о принятом решении.

Апушкин. — Петроград и часть военного округа должны были быть подчинены вам, как военному министру?

Беляев. — Он должен был быть подчинен главнокомандующему войсками Петроградского военного округа, но с той минуты, как он переходил с театра военных действий, он становился подчиненным военному министру.

Апушкин. — Но ведь вы знаете, что начальник главного военного округа является главным его начальником, а вам, как министру, принадлежало лишь право высшего надзора, но не распоряжения. А в данном случае Петроградский военный округ подлежал вашему распоряжению и подчинению. Могли вы давать приказания командующим?

Беляев. — Нет.

Апушкин. — Это предполагалось или не предполагалось?

Беляев. — Это было совершенно иначе. Главный начальник округа является командующим войсками, и ему в некоторых отношениях были предоставлены права главнокомандующего именно для того, чтобы, так сказать, он являлся той последней инстанцией, которая уже разрешает вопросы.

Апушкин. — Стало быть вопроса о непосредственном подчинении Петрограда и части Петроградского военного округа министру не возникало?

Беляев. — Нет.

Апушкин. — Скажите, вы встречались с Распутиным?

Беляев. — С Распутиным я не встречался.

Апушкин. — Вы его видели где-нибудь или нет?

Беляев. — Я его видел. Он выразил желание приехать ко мне. Это было в январе или феврале 1916 года, когда я был помощником военного министра. Я совершенно не знал, что это за Распутин и какая его роль.

Апушкин. — В январе 1916 года вы не знали о роли Распутина?

Беляев. — Совершенно не знал.

Председатель. — Чем объясняется, что вы не знали того, что знала вся Россия?

Беляев. — Я должен сказать, что я исключительно занимался всегда своим делом. У меня никаких интересов посторонних не было. Во время войны я исключительно занимался делом и личной жизнью не жил совсем. Я потом только узнал этого господина.

Председатель. — Когда вы узнали, что это за господин?

Беляев. — Откровенно говоря, узнал только тогда, когда стал читать о нем в газетах. Да и теперь скажу, что мало знаю.

Председатель. — Он изъявил желание видеть вас в январе 1916 г.?

Беляев. — В январе 1916 года. Ко мне постоянно целый ряд лиц обращались, как к помощнику военного министра. Как помощник военного министра и начальник генерального штаба, я массу лиц должен был принимать, и однажды мне доложили, что меня желает видеть Распутин. Я его видел, он в общем был три или четыре минуты.

Председатель. — Значит, вы его приняли?

Беляев. — Это единственный раз, когда я его видел. Перед этим я получал записки. Когда первый раз доложили, что пришла какая-то дама, я сказал, что принять не могу, я занят. Тогда мой секретарь дает письмо. Я смотрю — что такое — насмешка? и потом читаю: «милый, дорогой, выслушай… Григорий». Помню, я с секретарем разбирал, что это за записка. Я помню, он был у меня три минуты, просил разрешения присылать записки, если что нужно. Я говорю: «Пожалуйста; но я не могу делать, когда просят незаконно». Я по этому поводу должен сказать, что я ни одной просьбы его никогда не исполнил. Помню даже, однажды я был страшно занят, вдруг является одна дама и просит, чтобы я ее принял. Вы отлично знаете дамские просьбы. Постоянно личные вопросы. Сначала говорит по телефону: «Примите от меня письмо». Я говорю: «Пришлите его». «Я не могу прислать, я должна лично передать». Я говорю: «От кого?». — «От Распутина». Я говорю: «Сударыня, как вам не стыдно беспокоить меня такими вопросами». Оказывается, просила избавить от воинской повинности какого-то студента.

Апушкин. — Вы для Распутина ничего не сделали?

Беляев. — Я могу это под присягой показать. Совесть у меня в этом отношении совершенно чиста.

Председатель. — Все-таки остановитесь на этой самой беседе вашей с Распутиным, хотя бы и кратковременной. Зачем он к вам приезжал? Вы расстались с тем, что если что будет нужно, он будет к вам присылать, и вы сказали: пожалуйста. Но сущность беседы в чем заключалась?

Беляев. — Дело в том, что я еще за несколько лет до войны встречался в доме моего брата с Вырубовой.

Председатель. — Какое положение занимал ваш брат?

Беляев. — Мой брат был в то время адъютантом великого князя Андрея Владимировича и жил в Царском Селе.

Председатель. — Как его зовут?

Беляев. — Он был женат на б. графине Ридигер и потому, вместе с майоратом, получил эту фамилию и называется граф Ридигер-Беляев. Я встречался у него раза два-три с Вырубовой. Иногда Вырубова мне писала разные записки, просьбы. Сам я Вырубову мало знаю. Тогда она мало выезжала. Она больна, кажется, была в то время.