Алексей Павлюков - Ежов. Биография

Л. Б. Зафран, о котором идет речь, в свои тридцать лет имел уже за плечами довольно богатую биографию. До 1926 года он проживал в Польше, затем перешел советскую границу, был арестован как польский перебежчик и после соответствующей проверки направлен на жительство в г. Ирбит Свердловской области. Здесь он примкнул к одной из подпольных троцкистских групп, снова был арестован, но после заявления о разрыве с оппозицией освобожден. В 1930 г. переехал в Нижний Тагил и устроился на работу заместителем директора местного молокоовощтреста. В том же году нижнетагильским окружным отделом ОГПУ был завербован как осведомитель, однако ссыльные троцкисты, деятельность которых он должен был освещать, довольно быстро его расшифровали.

Сменив еще пару мест работы, Зафран в конце 1933 г. был переведен в Москву и назначен заместителем начальника снабжения одного из подразделений Метростроя. По линии же своей негласной деятельности он был прикреплен к Полномочному представительству ОГПУ по Московской области, и вскоре местные чекисты начали получать от нового агента очень интересные, хотя и неправдоподобные сведения о якобы выявленных им подпольных контрреволюционных организациях. В частности, речь шла о Е. А. Дрейцере, под началом которого Зафран в 1932–1933 гг. работал на строительстве Забайкальского металлургического комбината, и некоторых его «сообщниках», о существовании руководящего троцкистского центра, связанного с Троцким, о получении от Троцкого директив по террору, о причастности к деятельности троцкистского центра И. Н. Смирнова, К. Б. Радека и других известных в прошлом троцкистов.

Некоторых из упоминаемых Зафраном лиц чекисты арестовали, но затем об этой истории стало известно в Секретно-политическом отделе ОГПУ, где пришли к выводу, что Зафран все придумал. В июле 1934 г. Особым совещанием при НКВД СССР за предоставление заведомо ложных сведений органам следствия он был приговорен к пяти годам исправительно-трудовых лагерей.

После убийства С. М. Кирова Зафран из лагеря бежал, явился в Управление НКВД по Московской области и потребовал своей реабилитации, поскольку теперь, как он считал, все должны были убедиться в правдивости его «сигналов». Возможно, если бы его доносы касались зиновьевцев, все бы так и вышло, но он докладывал о троцкистах, а их тогда в убийстве Кирова никто еще не обвинял. Поэтому заместитель начальника московского УНКВД А. П. Радзивиловский, к которому беглец обратился за содействием, решил, что до тех пор, пока все не прояснится, лучше будет ему посидеть в тюрьме. Из тюрьмы Зафран писал в Комиссию партийного контроля, прокуратуру и лично Сталину. В конце концов дело попало к заместителю Ежова по Комиссии партийного контроля М. Ф. Шкирятову, который распорядился доставить Зафрана к нему, и после состоявшейся беседы тот был освобожден и даже получил путевку в один из санаториев. Отдохнув, Зафран с новыми силами принялся за старое и через некоторое время был снова арестован по обвинению в создании в провокационных целях контрреволюционной троцкистской группы. Однако на дворе уже стоял 1936 год, борьба с «троцкистским подпольем» набирала обороты, так что вскоре он был освобожден, и на этот раз уже окончательно.

Всех подробностей дела Зафрана Дукельский, конечно, не знал, поэтому, отпустив его, Ежов позвонил А. П. Радзивидовскому (тому самому, который посадил бежавшего из лагеря Зафрана в тюрьму) и попросил подъехать к нему домой, поскольку время было позднее и рабочий день уже закончился. Расспросив Радзивиловского об известных ему обстоятельствах данного дела и о роли во всей этой истории тех работников центрального аппарата НКВД, которых Дукельский обвинил в игнорировании сообщений Зафрана и в последующих гонениях на него, Ежов, оставшись один, сел за письмо к вождю.

«Дорогой товарищ Сталин, — писал Ежов. — Посылаю заслуживающее серьезного внимания заявление начальника УНКВД по Воронежской области Дукельского. Дукельского я принял. В разговоре со мной он дополнительно сообщил ряд чрезвычайно важных подробностей как по существу своего заявления, так и по другим делам. Он назвал мне несколько фамилий ответственных работников НКВД, которых прямо подозревает в замазывании троцкистских дел… Подробности сообщу при личном докладе. По-моему, дело требует серьезного расследования»{202}.

То что Ягода и его ближайшие помощники уже не соответствуют тем задачам, которые сейчас приходится решать НКВД, а тем более предстоит решать в будущем, Сталин знал и сам. И дело было не только в прежней близости Ягоды к правым, с которыми предстояло серьезно разбираться в ближайшее время, но и в самом стиле его работы. Уже давно стало очевидно, что полностью положиться на него нельзя: до какого-то момента он проявляет полную лояльность, а затем начинаются колебания. Порученная работа так или иначе выполняется, но часто, особенно в последний период, приходится его подталкивать и следить за тем, чтобы дело было доведено до конца. А между тем наступало такое время, когда у руля НКВД должен был стоять не просто технический исполнитель идущих сверху указаний, а человек, способный к активным самостоятельным действиям, готовый и сам воодушевиться поставленной задачей и увлечь за собой коллектив единомышленников.

Присматриваясь к Ежову, Сталин видел в нем необходимые задатки, возможно, что и указание подключиться к работе следствия по делу подпольной троцкистской организации было дано ему в феврале 1936 г. с расчетом на перспективу. За прошедшие полгода, вникая во все тонкости чекистской работы, Ежов уже хорошо вошел в курс дела и теперь вполне мог заменить Ягоду на посту наркома внутренних дел.

В конце сентября 1936 г. Сталин вызвал Ежова в Сочи. Беседа с ним окончательно убедила вождя в правильности принятого решения, и вечером 25 сентября за подписью Сталина и отдыхающего вместе с ним А. А. Жданова членам Политбюро, остающимся в Москве, была отправлена телеграмма следующего содержания:

«Первое. Считаем абсолютно необходимым и срочным делом назначение тов. Ежова на пост наркомвнудела. Ягода явным образом оказался не на высоте своей задачи в деле разоблачения троцкистско-зиновьевского блока. ОГПУ опоздало в этом вопросе на 4 года[48]. Об этом говорят все партработники и большинство областных представителей Наркомвнудела. Замом Ежова в Наркомвнуделе можно оставить Агранова.

Второе. Считаем необходимым и срочным делом снять Рыкова с НК связи и назначить на пост НК связи Ягоду.

Третье …

Четвертое. Что касается Комиссии партконтроля, то Ежова можно оставить по совместительству председателем Комиссии партконтроля, с тем чтобы он девять десятых своего времени отдавал НКВД…

Пятое. Ежов согласен с нашими предложениями.

Шестое. Само собой понятно, что Ежов остается секретарем ЦК»{203}.

На следующий день назначение Ежова наркомом внутренних дел СССР было утверждено решением Политбюро и продублировано соответствующим постановлением Президиума ЦИК СССР. Начинался новый период в жизни страны, получивший в дальнейшем короткое, но емкое название — «ежовщина».

Часть IV

Карающий меч Сталина

Глава 17

В коридорах Лубянки

Несколько дней спустя после назначения Ежова наркомом внутренних дел Л. М. Каганович в письме к отдыхающему в Кисловодске другому члену Политбюро, Г. К. Орджоникидзе, так охарактеризовал это событие:

«Главная наша последняя новость — это назначение Ежова. Это замечательное, мудрое решение нашего родителя назрело и встретило прекрасное отношение в партии и стране. Ягода безусловно оказался слабым для такой роли: быть организатором строительства[49] — это одно, а быть политически зрелым и вскрывать своевременно врагов — это другое… У Ежова, наверняка, дела пойдут хорошо. По моим сведениям, и в среде чекистов, за небольшим исключением, встретили смену руководства хорошо» {204}.

Небольшое исключение, о котором упоминает Каганович, составляли, по-видимому, наиболее приближенные к Ягоде руководители управлений и отделов НКВД, понимавшие, что с приходом Ежова их положение становится весьма и весьма шатким. Ведь для всех советских учреждений практика кадровых перестановок после назначения нового начальника была обычным явлением, в данном же случае ситуация усугублялась тем, что Ягода был смещен как не справившийся с работой, и его подчиненные должны были в той или иной степени разделить ответственность за допущенные им ошибки.

Но, как правильно написал Каганович, были среди чекистов и те, кто приветствовал назначение Ежова. За то время, что Ягода возглавлял НКВД, а до этого являлся, в связи с болезнью В. Р. Менжинского, фактическим руководителем ОГПУ, у чекистов накопилось к нему немало претензий. Прекрасный организатор и хороший хозяйственник, Ягода в обращении с подчиненными отличался грубым нравом, терпеть не мог возражений, часто бывал несправедлив и скор на расправу с неугодными ему лицами, которых он «ссылал» в какие-нибудь отдаленные регионы страны, а то и вовсе увольнял из органов. В то же время подхалимы и любимчики могли рассчитывать на его протекцию и помощь в продвижении по службе, даже если их профессиональные качества не вполне соответствовали занимаемой должности. Поэтому теперь, когда Ягоду убрали, многие чекисты, особенно среднего и низшего звена, встретили это известие с воодушевлением, тем более что неизбежная в такой ситуации перетряска кадров открывала неплохие перспективы для служебного роста.