Андрей Боголюбский - Николай Воронин

мне постави Луку… митрополит же Микифор не хотяше поставити его, но неволею великого Всеволода и Святославлею, постави Луку епископом в Суздальскую землю», а Николая послал на епископство в Полоцк{329}. Преемник Луки, Всеволодов духовник Иоанн, был уже поставлен беспрекословно (1190), а в 1198 году Всеволод назначил епископа Павла и для своего Переяславля — Южного{330}.

Неудивительно, что при таких условиях еще дальше и откровеннее развивается владимирскими книжниками теория богоустановленности власти рода владимирских князей и прежде всего «великого Всеволода». С точки зрения летописца, князь Мстислав Ростиславич, пошедший в 1177 году против Всеволода во главе боярских сил, заблуждался в своем «высокоумьи», забыв, что «Богъ даеть власть, ему же хощеть; поставляеть бо цесаря и князя Вышний, ему же хощеть, дасть. Аще бо кая земля управится пред Богомъ, поставляеть ей цесаря или князя праведна, любяща судъ и правду, и властителя устраяеть, и судью, правящаго судъ. Аще бо князи правьдиви бывають в земли, то многа отдаются согрешенья земли; аще ли зли и лукави бывають, то больше зло наводить Богъ на землю, понеже то глава есть земли». Эта мысль еще более развивается в полной цитат из Псалтыри и апостолов сентенции о посылке Всеволодом его старшего сына Константина на княжение в Новгород: «И пакы апостолъ рече: Власти мирская от Бога вчинены суть; но власти боящеся, да зла не створим, да не от них пакы и муку приимем; и того ради глаголеть: Богу слуга есть, мьстя злодеем; хощеши ли ся власти не бояти, злато не твори и похвалить тя, аще ли зло творишь, бойся, не бо без ума мечь носить». И далее, описывая сцену вокняжения Константина в Новгороде, летописец снова цитирует пророка: «Боже! Суд твой цареви дажь, и правду твою сыну цареви, судити людем твоим в правду и нищим твоим в суд; тако и Господь рече: цари стран владуть ими и князи обладають ими: суть си ангели нарецаемии Господьства…»{331}. Таким образом, то, что при Андрее вылилось в легендарный рассказ о равноправии Боголюбского с кесарем Мануилом, при Всеволоде получило законченные и откровенные формы; князь — царь, «цесарь», он приравнен к «ангельскому чину».

На фоне всего этого особенный интерес представляет большая икона XII века из собора в Дмитрове, изображающая патрона Всеволода Дмитрия Солунского. Дмитрий сидит на престоле, обнажая лежащий на коленях меч. Это как бы отклик живописца на тему о княжеской власти и ее карающем мече, развитую летописцем. На спинке трона помещен родовой знак Всеволода III, что дало некоторым исследователям основание видеть в облике солунского святого воина портрет самого Всеволода{332}.

В этой же связи понятно повышение того церковно-поучительного тона владимирского летописания, которое по-прежнему было полно «свидетельств» о нарочитом «покровительстве неба» делу Всеволода. Мы уже говорили, что владимирское духовенство продолжало копить новые чудеса Владимирский иконы. Таков, например, полный глубокого символизма и политической остроты рассказ о том, как в походе 1177 года против Мстислава Всеволодовым полкам явилось видение Владимирской иконы и стоящего «акы на воздусе» града Владимира и как воины, видевшие это, закричали Всеволоду: «Княже прав еси — поеди противу ему!..»{333}. Всеволоду теперь было гораздо проще провести и канонизацию Леонтия ростовского, чего безуспешно хотел добиться Боголюбский. В 1190 году епископ Иоанн установил праздник памяти Леонтия, то есть его канонизация была признана церковью{334}.

Сознание непререкаемости авторитета владимирского князя и могущества его земли, возросшие богатства столицы князя и церкви дали новую почву для пышного расцвета искусства и культуры{335}. Строительство Всеволода и епископа Иоанна опирается на своих владимирских мастеров, вышедших из школы Андрея. Летописец отмечает разделение их труда: среди мастеров есть уже специалисты по изготовлению свинцовых плит для кровли храма, кровельщики, штукатуры. Летописец также с гордостью говорит, что при Всеволоде уже «не искали мастеров от немец» — они уже были в числе княжеских и церковных людей.

Строительство князя и епископа почти целиком происходило во Владимире. В представлении Всеволодова летописца этот «стол отень и дедень» — столица еще со времен Мономаха! Князь и его зодчие завершают начатое Андреем украшение города, они ведут эту работу последовательно и уверенно. В 1185–1189 годах был обстроен и расширен погоревший Успенский собор, затем построен дворец Всеволода и убранный резным камнем Дмитриевский собор. За этим последовало сооружение стен детинца с богатой епископской церковью над воротами (1194–1196), постройка придворного мужского Рождественского (1192–1195) и женского «княгинина» Успенского (1201) монастырей. Детище Боголюбского — стольный Владимир стал действительно красивейшим среди русских феодальных столиц XII века, городом многочисленных прекрасных зданий.

Владимирские мастера блещут в этих постройках своим растущим художественным мастерством. В обстройке Успенского собора они успешно разрешили крайне сложную техническую и архитектурную задачу, слив в единое целое храм Андрея с новыми стенами и создав, по существу, новый, более обширный прекрасный храм, великолепно выразивший идею торжества и царственного спокойствия, столь характерную для времени могучего Всеволода.

В княжеском дворце и его величавом Дмитриевском соборе зодчие с расточительным великолепием применили декоративную скульптуру, превратив камень как бы в пышную и тяжеловесную узорчатую ткань, одевающую фасады. Здесь резчики блеснули огромным запасом мотивов и орнаментов, почерпнутых из прикладного искусства Руси, Балкан, Кавказа и Западной Европы, воплотив на стенах храма сказочный мир чудовищ и святых, зверей и ангелов, растений и мифологических сюжетов. На северной стене Дмитриевского собора, обращенной к городу, Всеволод приказал поместить свой скульптурный семейный портрет. Он изображен сидящим на престоле в торжественном княжеском уборе с новорожденным, в 1194 году, сыном Владимиром на руках; по сторонам отца были изображены остальные четыре сына Всеволода: Константин, Борис, Георгий и Ярослав. Портрет великого князя и его наследников включен в убор храма наряду с изображениями святых и библейского царя Давида.

Рядом с этим светским стремлением к роскошному декоративному убранству здания в эпоху Всеволода развивается церковное течение в архитектуре, отрицающее полную сказочно-языческих переживаний скульптуру и требующее суровой, монашеской строгости облика храмов; таким был собор придворного Рождественского монастыря.

Все это показывает, насколько плодотворно продолжала развиваться разнообразная архитектура Владимира, разбуженная бурным строительством Боголюбского. Мы видим, как растет и ширится и материальная основа этого расцвета — культура ремесленников и мастеров. Они возрождают забытую выделку кирпича и технику кирпичной постройки, изготовляют уже не плитки, но майоликовую мозаику для полов храмов. Резчики по камню в совершенстве владеют своим художественным ремеслом, внося различные манеры в ансамбль резного убранства Дмитриевского собора. Рядом с великим художником-греком, расписывающим фреской этот храм, мы видим русского мастера-живописца,