Виги и охотники. Происхождение Черного акта 1723 года - Эдвард Палмер Томпсон

не смог подготовить свою защиту и оплатить вызов свидетелей только потому, что мэр Портсмута «завладел всем его имуществом», когда его арестовали. Пока он ждал в повозке, «жадными глазами он высматривал, [не везут ли] помилование, и все ждал, что его привезут прямо к виселице». Двое портсмутских возчиков, Эдвард и Джон Пинк, говорили, что их осудили на смерть за первое же преступление против оленей. Остальные и не пытались отрицать, что промышляли браконьерской охотой на оленей. Анселл сожалел только о том, что «причинил какой-то ущерб парку сквайра Нортона, потому что он слышал, что этот джентльмен, когда Его Величество спросил, что это за люди, которых называют Черными, дал о них очень благоприятный отзыв»[491]. Трое преступников из Элис Холта были неразговорчивы. Кингшелл, сапожник, обратился к религиозным обрядам, но (вспоминая стычку в Холте) заявил, что «честь не позволила им благополучно уйти и бросить своего друга в опасности». Генри Маршалл, невысокий, крепкий мужчина за тридцать, отличавшийся мастерством в «деревенских упражнениях» (однажды он сломал руку разбойнику с большой дороги, которого поймал во время ограбления), казалось, считал убийство лесника «пустяковым делом, и что он имел право встать на собственную защиту и не бросить товарища в руках врагов». Когда тюремный капеллан спросил его, «думал ли он о том, какой великий труд — раскаяться в грехе убийства, чтобы спасти свою душу от гибели», он посоветовал капеллану «уж лучше позаботиться о себе самом».

Все, за исключением Парвина, Эллиота и Пинкса, были неграмотны; но это не мешало им придерживаться решительных взглядов на пороки обычной юридической практики. Они считали, что им причинили лишения, когда судили не в том графстве, в котором произошли события, и не «судом присяжных из их родных мест». Несколько человек, как и в Рединге, были слишком больны, чтобы стоять в повозке перед казнью. Без сомнения, они также считали мучением эту казнь на глазах у толпы чужаков, посреди большого города, в котором вряд ли кто-то из них когда-нибудь бывал. Их смерть (на фоне множества регулярно происходивших лондонских повешений) не произвела особого впечатления. Формальный отчет об их преступлениях вошел в опубликованные тайбернские справочники[492], но нет никаких свидетельств того, что казненные выглядели в глазах лондонской толпы героями или чудовищами. Джек Шеппард и Джонатан Уайлд были куда интереснее[493].

7. Охотники

Мы уже рассмотрели социальный состав беркширских «черных». Если выборка в Беркшире охватывает спектр от дворян и состоятельных йоменов до работников, то в Хэмпшире мы больше имеем дело с простым людом:

Хэмпширские «черные»: профессии{5}

Впрочем, эта выборка невелика и, может быть, нерепрезентативна. Вполне вероятно, что ни один из «черных» «короля Джона» не был раскрыт властями; а местное предание, как и отрывочные свидетельства документов, наводят на мысль о том, что «джентльмены» или по крайней мере состоятельные йомены все-таки были причастны к «черному» браконьерству в Хэмпшире, так же как и в Беркшире[494]. Ведь если таких охотников не было, то трудно объяснить, почему так много стычек возглавляли всадники с огнестрельным оружием. И конечно, в обоих графствах были джентльмены, которые настолько не ладили с лесными или епископальными властями, что могли оказывать «черным» хотя бы пассивную поддержку.

Так, один из охотничьих домиков в Элис Холте дважды сдавался в субаренду (вместе с должностью младшего смотрителя одного из лесных массивов) и попал в руки некоего полковника Фрэмптона, который широко распоряжался как оленями, так и лесом. Леди Хоу жаловалась, что, когда Иарвейкер (или Эллекер), помощник лесника этого же участка, был убит в столкновении с «черными» 1 сентября 1723 года, «полковник Фрэмптон никого не послал ему на помощь»[495]. А так как после этого «черные» охотились с гончими на оленей в лесу с полуночи до восьми часов утра следующего дня, это было большим упущением. Подобные упущения придают определенный колорит тем заверениям, которые Маршалл и Кингшелл давали Эллиоту (когда принуждали его к участию в нападении на Холт накануне вечером), говоря, что «это будет очень выгодно для него и вовсе не вызовет неудовольствия и что этим он угодит джентльменам, а те защитят его от опасности»[496].

Что касается мотивов поступков отдельных «черных», то у нас есть кое-какие свидетельства, главным образом из признаний, сделанных приговоренными хэмпширцами тюремному священнику в Ньюгейте. Важно, что некоторые из обвиняемых имели хорошие возможности для торговли краденой дичью. Так, Ричард Феллоуз, мейденхедский «якобит», был мясником, так же как Идз из Хартли Роу. Из семи человек, казненных в Хэмпшире, Генри Маршалл был слугой фермера и мясника, конюх Анселл ездил как коммивояжер по Портсмутской дороге, Ричард Парвин был владельцем постоялого двора в Портсмуте, а братья Пинк работали возчиками в том же городе.

Парвин так упорно отстаивал свою невиновность, что можно усомниться в том, что за ним числилось участие в браконьерской охоте на оленей, или в том, что у него на это хватило бы духу. Когда хэмпширцев в кандалах везли в Лондон, один из его товарищей, как говорят, заметил со злорадной усмешкой: «Что бы ни случилось, хозяин притона останется с нами»[497]. Парвин уверял на суде, что был «владельцем всего лишь одной жалкой лошади… и не был в состоянии перевозить такие грузы оленины, которые, по рассказам, они приносили из леса». Но ясно, что власти думали иначе. Нельзя не вспомнить, что в ряде источников о хэмпширских «черных» сообщалось, что изначально они были «ночными гуляками», которые сбивались в шайки «и, не скрываясь, преследовали свою добычу» и которые собрали вокруг себя браконьеров и других недовольных[498]. Портсмутская дорога явно служила маршрутом контрабандистов, и Анселл, который по ней ездил, два возчика и Маршалл, живший в Липхуке, на полпути к Лондону, похожи на группу таких «ночных гуляк», имевших базу на постоялом дворе Парвина и приторговывавших олениной по мере ее поступления — или по мере того, как они ее добывали[499].

Мясо дичи, безусловно, было ценным продуктом. Его употребление служило признаком высокого статуса, а дарение дичи было одним из наиболее утонченных способов, с помощью которых дворяне выражали свое влияние и добивались благосклонности сильных мира сего[500]. Оленина же являлась самым выразительным из всех подобных даров[501]. Хорошая задняя часть оленя служила главным блюдом на небольшом званом обеде[502], а из других частей туши можно было приготовить такие кушанья, как пироги с начинкой из оленины, которыми угощались гости на банкете у мэра Рединга в 1722 году[503].

В год краха Компании Южных морей цены на дичь взлетели