Валерий Черепица - История и повседневность в жизни агента пяти разведок Эдуарда Розенбаума: монография

Во второй половине апреля, завершив гастроли в Лодзи, Розенбаум вместе с труппой прибыл в Кутно. Здесь он прежде всего поспешил повидаться со своим сотрудником Вильгельмом Вернером, который о политической ситуации в городе сообщил следующее: «Так случилось, что мой выход из больницы совпал с большими арестами на предприятиях города. Были арестованы более тысячи человек по подозрению в участии в коммунистическом движении. Однако, не знаю, по каким причинам, на свободе осталось еще много таких лиц, место которых в тюрьме. Их список я составил, большинство из записанных в него мне известны по их связям с организацией «Чэрвоны Штандар». Всех их я стараюсь держать в поле зрения, а с одним из них, столяром Шлемой Фридманом, даже вчера беседовал. С улыбкой на лице он сказал мне, естественно, считая меня членом организации «Чэрвоны Штандар», следующее: «Многих дельных людей позабирали, но самые толковые на свободе летают и делают наше дело…». При этих словах Вернер передал Розенбауму упомянутый список, содержавший 34 фамилии. Импрессарио поручил агенту продолжать дальнейшую слежку за подозрительными лицами, а сам решил на следующий день съездить в Варшаву к Корвин-Пиотровскому. Между Варшавой и Кутно курсировало в сутки немало поездов (езды до столицы было всего около трех часов), и это позволяло, выехав рано утром курьерским, к вечеру же свободно вернуться обратно.

Так Розенбаум и сделал, и на следующий день, еще до обеда, он уже был в кабинете полковника. Когда тот сравнил список Вернера со списком, лежавшим у него в папке, озаглавленной «Кутно», то был крайне удивлен тем, что лица, упомянутые в привезенном ему списке, еще не взяты под стражу, так как все фамилии, за исключением лишь нескольких лиц, были зафиксированы в списке при деле «Кутно». Поблагодарив Розенбаума за привезенные списки, он тотчас же распорядился по телефону об аресте еще находившихся на свободе лиц. На этом их короткая встреча закончилась, и импрессарио сразу же поехал в Кутно, куда прибыл задолго до начала спектакля.

На следующий день, поговорив с Вернером и заручившись его согласием на дальнейшую совместную работу в политразведке, Розенбаум предложил ему быть штатным агентом в Познани, на что последний охотно согласился, объяснив это следующим: «В Познани я учился своему мастерству, потом долгое время работал на чугунолитейном заводе, так что у меня там много знакомых в рабочей среде. Однако сразу хочу сказать, что в Познани революционного движения левого толка быть не должно, так как тамошний народ, включая рабочих, воспитаны больше в национально-католическом духе. Может там иметь место и немецкое национальное движение».

Желая сохранить Вернера для совместной работы, Розенбаум предложил ему приготовить две фотографии и быть готовым к отъезду завтра в качестве курьера в Варшаву с его донесением к полковнику. В этом рапорте имелись и оценка политической ситуации в Кутно («после дополнительных арестов здесь царит полное успокоение умов»), и просьба о зачислении Вернера штатным агентом со скорейшим направлением в Познань.

Следующим местом гастролей ансамбля был город Плоцк. Вся труппа изъявила желание ехать туда через Варшаву, а оттуда пароходом — уже в Плоцк. Розенбаум, естественно, этому не противился, так как ему предстояло подписание контракта с Иодко-Нар-кевичем на дальнейшие гастроли сроком до 15 сентября 1924 года. Таковой документ в Варшаве был подписан, и импрессарио тем самым обязывался выехать не позднее 1 июня 1 924 года в турне для подготовки выступлений своего ансамбля в новом районе страны. Кроме того, онг подписал контракт на организацию гастрольных сеансов мага-гипнотизера Бен-Али и концертного ансамбля в составе профессора Варшавской филармонии пианиста Урштейна, тенора Януша Крживицкого, скрипача-солиста Здислава Венявского, артистки Богуславы Боженской, виолончелиста Бруно Кульчицкого и лирической певицы Ванды Королевич (колоратурное сопрано).

Не мог обойти своим вниманием импрессарио и Корвина-Пиотровского, сообщив ему о подписанных контрактах и графике выступлений, начиная с 1 июля 1924 года в городах Краков, Бельско, Дзедзице, Катовице, Хожев, Живец, Величка, Познань, Инов-роцлав. При этом он пояснил, что если по делам политической разведки необходимо будет посетить города Мысловице и Бытом, то таковые могут быть заняты под сеансы Бен-Али. Вообще на сеансы Бен-Али он очень рассчитывал, полагая, что «проводимые им во время гипнотических сеансов эксперименты вызывают большой интерес не только у интеллигенции, но и у рабочих, что позволяет быстрее обычного войти с ними в более близкий контакт». На это соображение Розенбаума полковник отреагировал достаточно коротко: «Для вящей славы Отчизны, друже, все средства хороши». Импрессарио еще с гимназических лет был известен тот девиз, которым иезуиты прикрывали свои изуверства ради укрепления владычества папы римского, но в этой ситуации он не сумел на сказанное никак отреагировать и, наскоро попрощавшись, вышел.

Последующая работа в Плоцке, Влоцлавеке, Торуни, Быдгощи, Грудзендзе и Тщеве прошла для импрессарио впустую, ибо эти города в революционном отношении никакой опасности не представляли, а за немецким национальным движением бдительно следила местная как наружная, так и тайная полиция. Единственное, что можно было там считать заданием по политразведке, так это посещение Яна-Адольфа Иваницкого во Влоцлавеке. Судя по всему, он там скучал без работы, но вида особенно не показывал. Постепенно начинал нервничать от осознания своего безделия в разведке и Эдвард Ружицкий, но он все-таки верил в то, что всякая хандра — явление временное и преходящее.

Глава X. ПО МАЛОЙ ПОЛЬШЕ И ГАЛИЦИИ

По прибытии в Краков Розенбаум почувствовал, как постепенно к нему начало возвращаться то тревожно-приподнятое состояние, которое сопутствует всякому нормальному разведчику в пору настоящей работы. Это состояние посетило его сразу же после того, как в ходе устройства своих театральных дел он встретился со своим бывшим подчиненным — поручиком Пинской военной флотилии Генрихом Хараевичем. В данное время последний занимал в городской магистратуре пост секретаря. Хараевич, конечно же, не считал, что с получением этой должности он достиг Бог знает чего, но во время встречи с Розенбаумом держался с должным для своего поста достоинством. Искренне обрадовавшись встрече со своим командором, он пригласил Розенбаума пообедать вместе с ним в казино магистрата.

За обеденным столом, после традиционных кратких воспоминаний о совместной службе, завязался разговор, имевший политическую окраску. Инициатором его был сам секретарь магистрата. «Мы, — сказал Хараевич, — сейчас крайне обеспокоены настроениями среди жителей той части города, которая называется «Плян-ты». Заселена она, подобно Налевкам в Варшаве, исключительно евреями и представляет из себя некий «красный угол». Там повсюду развешаны красные флаги, транспаранты с боевыми революционными лозунгами, и не только молодые люди, но и старые пейсатые евреи, т. н. цадыки, разгуливают по улицам с красными бантами и розетками. Наши воевода, президент города, начальник политотдела госбезопасности князь Сапега считают, что это ни что иное как вызов еврейства всему польскому правительству. Сегодня в президентуре состоится совещание по этому вопросу. Городские власть предержащие лица более всего обеспокоены тем, как бы эти настроения не возымели своего влияния на рабочие массы».

«Вообще этот год, — продолжал Хараевич, — какой-то неудачный. Из Львова также есть сведения, что 1 мая против демонстрантов пришлось использовать войска, но там это явление более-менее объяснимо, так как в городе много украинцев, есть среди них какие-то самостийники и в конце концов там совсем близко до большевистской границы. А оттуда плывет эта ужасная пропаганда всемирной пролетарской революции к нам…». На все это Розенбаум заметил, что только у страха глаза велики, и что здесь, в Кракове, вместо того, чтобы залить маленький огонь и не дать ему разгореться, делается все как раз наоборот. Уж если такая манифестация или праздненство допускаются, так надо иметь в резерве средства для их подавления, если только таковые начнут обращаться в бунт или «в вызов правительству». А если евреи надели красные банты, так это им было разрешено, и разве неизвестно, что они в Польше — главные эмиссары большевизма». «Одним словом, — подчеркнул Розенбаум, — вам надо было этой манифестации не разрешать или противопоставить ей реальную силу. Впрочем, братец ты мой, все то, что мы делаем, называется переливанием из пустого в порожнее. Давай говорить прямо, если ты хочешь всему этому воспрепятствовать, то я готов тебе помочь, но только найди мне в среде служащих или рабочих пару человек, настроенных в польском патриотическом духе. Если таковые у тебя на примете есть, то познакомь меня с ними и перестань отчаиваться, все будет хорошо. Но только дай мне слово офицера и дворянина, что этот разговор останется между нами. И поверь, уж если я тебе такие вопросы предлагаю, а ты меня знаешь не первый день, то я на это имею веские основания. Итак, я жду твоего ответа».