Реформация - Уильям Джеймс Дюрант

Этот стиль оскорблял патриотов и пуристов, венчая готические башни с ренессансными дворцами и заменяя вычурный декор классическими формами и деталями. Стены, цилиндрические башни, высокие покатые крыши, укрепленные бастионами и рвами, все еще оставались средневековыми, напоминая о том времени, когда дом мужчины должен был быть его замком и крепостью; Но новый дух вывел жилище из массивного военного панциря, расширил прямолинейные окна, чтобы впустить солнце, украсил их рамами из резного камня, украсил интерьер классическими пилястрами, лепниной, медальонами, статуями, арабесками и рельефами и окружил здание садами, фонтанами, цветами и, как правило, охотничьим лесом или улыбающейся равниной. В этих удивительных домах роскоши тьма сменялась светом, средневековый страх и мрак — ренессансной уверенностью, смелостью и радостью. Любовь к жизни стала архитектурным стилем.

Мы должны неоправданно доверять этой первой эпохе шато, если приписываем ей либо их возникновение, либо их полное развитие. Многие из них уже существовали как замки и были лишь изменены; XVI и XVII века усовершенствовали форму до аристократической элегантности, XVIII изменил настроение и заменил лирику замков грандиозной эпопеей Версаля. Замок-шато в Шиноне был уже старым, когда Карл VII принял там Жанну (1429), а Лош имел долгую историю как королевская резиденция и тюрьма, когда Лодовико иль Моро прибыл туда в качестве пленника (1504) после второго захвата Милана Людовиком XII. Около 1460 года Жан Бурре, государственный министр Людовика XI, восстановил замок Ланже тринадцатого века в форме, близкой к средневековой, хотя он до сих пор является одним из наиболее хорошо сохранившихся шато. В Шамоне в 1473 году Шарль д’Амбуаз построил еще один замок в средневековом стиле, а в Гайоне его брат кардинал возвел огромный замок-шато (1497–1510), который революция бесцеремонно разрушила. Дюнуа, благородный «бастард Орлеана», восстановил замок Шатодун (1464), а кардинал Орлеанский-Лонгевильский пристроил к нему новое крыло в готическо-ренессансном компромиссе. В замке Блуа сохранились части XIII века; Людовик XII построил для него восточное крыло в гармоничном сочетании кирпича и камня, готического портала и ренессансных окон; но высшая слава замка ожидала Франциска I.

Готическая скульптура с безграничным изяществом вышла на сцену в изысканном резном декоре гробниц и ретабло в церкви в Бру, где фигура Сивиллы Агриппы столь же прекрасна по форме, как и в Шартре или Реймсе. А тем временем итальянские художники переделывали французскую скульптуру в соответствии с ренессансными независимостью, симметрией и изяществом. Связь между Францией и Италией расширялась благодаря визитам церковников, дипломатов, купцов и путешественников; ввозимые итальянские предметы искусства, особенно небольшие бронзы, служили посланниками ренессансных и классических форм и вкусов. С Карлом VIII, Жоржем и Шарлем д’Амбуазом движение превратилось в стремительный поток. Именно итальянские художники основали в загородной столице королей итальянизирующую «Школу Амбуаза». Гробницы французских королевских особ в церкви Сен-Дени являются монументальным свидетельством перехода от мрачного достоинства готической скульптуры к плавной элегантности и радостной декоративности ренессансного дизайна, провозглашающего славу и воспевающего красоту даже в триумфе смерти.

Олицетворением этого перехода стал Мишель Коломб. Он родился около 1431 года, а в 1467 году его уже называли «верховным скульптором французского королевства», задолго до французского вторжения и поглощения Италии. До этого галльская скульптура почти вся была каменной; Коломб импортировал генуэзский мрамор и вырезал из него фигуры, по-прежнему суровые и жесткие в готическом стиле, но в обрамлении классического орнамента. Для замка Гайон он вырезал просторный горельеф Святого Георгия и Дракона — безжизненного рыцаря на резвом коне, заключенного в колонны, лепнину и лепнину ренессансного дизайна. В «Деве со столба», высеченной из камня для церкви Сен-Гальмье, Коломб достиг полной деликатности итальянского стиля в скромности и нежности черт, плавных линиях ниспадающих волос. И, возможно, именно Коломб в преклонном возрасте изваял Гроб Господень (1496) в церкви при монастыре в Сольмесе.*

В живописи Франция испытывала влияние Нидерландов, а также Италии. Николя Фроман начал с почти голландского реализма в «Воскрешении Лазаря». Но в 1476 году он переехал из Авиньона в Экс-ан-Прованс и написал для Рене Анжуйского триптих «Горящий куст», центральная панель которого, изображающая вознесенную Деву, имеет итальянские качества в своем фоне, брюнетке Мадонне, величественном Моисее, очаровательном ангеле, бдительной гончей и доверчивой овце; Италия одержала полную победу. Подобная эволюция стиля отмечена в творчестве «Мастера из Мулена» — вероятно, Жана Перреаля. Он ездил в Италию с Карлом VIII и снова с Людовиком XII; он вернулся с половиной искусств Ренессанса в своем репертуаре — миниатюрист, монументалист, портретист, скульптор и архитектор. В Нанте он спроектировал — и Коломб вырезал — внушительную гробницу герцога Франциска II Бретанского; а в Мулене он увековечил память своих покровителей, Анны и Пьера из Божо, прекрасными портретами, которые сейчас висят в Лувре.

Малые искусства не сохранили своего позднесредневекового совершенства. Если фламандские иллюминаторы уже давно перешли к светским сюжетам и земным сценам, то миниатюры Жана Бурдишона в Les beures d’Anne de Bretagne (1508) представляют собой возвращение к средневековой простоте и благочестию — прекрасные легенды о Деве Марии и ее Младенце, трагедия Голгофы, триумф воскресения, истории святых; рисунок бедный, фон классический, цвет насыщенный и чистый, все в спокойной атмосфере женской утонченности и сентиментальности.19 Как бы в противовес этому, витражи того времени приняли фламандский натурализм, на первый взгляд, не подходящий для окон, дающих преображенный свет на полы соборов; однако в стеклах, написанных в этот период для Ауша, Руана и Бове, улавливается некоторое великолепие XIII века. Лимож вновь зажег свои печи, которые простояли холодными в течение столетия, и стал соперничать с Италией и исламом в росписи сосудов полупрозрачными эмалями. Резчики по дереву не утратили своего мастерства; Рёскин считал хоровые лавки Амьенского собора лучшими во Франции.20 Красочные гобелены конца XV века привлекли внимание Жорж Санд в замке Бриссак (1847) и стали сокровищем Музея Клюни в Париже; а в Музее Гобеленов есть волнующий гобелен (ок. 1500) с изображением музыкантов, играющих в саду из флер-де-лис.

В целом, если не считать замков, пятнадцатое столетие было непаханым веком во французском искусстве. Почва была вспахана ногами солдат и удобрена кровью войны; но только к концу этого периода у людей появились средства и досуг, чтобы посеять семена урожая, который пожнет Франциск I. Автопортрет Фуке свидетельствует об эпохе унижений и бедствий; миниатюры его ученика Бурдишона отражают семейный покой второго брака Людовика XII и улыбчивую