Золотой Оклад или Живые Души. Книга чудес - Пётр Георгиевич Паламарчук

БАМ; а вернувшись в 1936-м, успел лишь произвести замеры перед самым сносом. В неласковом 1937-м архитектор Борис Иофан воздвиг на расчищенной от русской славы площадке павильон в честь 3-го Интернационала, для посетителей коего взамен алтаря и точно на его месте был сооружен общественный нужник — со входом как раз с площадки, где были погребены герои 1612 года и стоял колодец с родниковой водой.

25

Древнее Рахманово стояло прямо на старой Ярославке — дороге бесчисленных богомолий всех, от царя до нищего, шедших в Сергиеву Троицкую лавру. Теперь, после проведения нового скоростного шоссе километров с десяток в стороне, где еще на середине расстояния вырос мерзейших кабак «Русская сказка», который по достоинству точнее бы назвать «Советская быль», — исконный шлях стал куда менее торным.

Хотя нынешний Вознесенский храм числился под 1802 годом, церковь здесь находилась издревле; истории даже был отдельно известен ее южный придел Димитрия Солунского. Но более всего славилось село старцем Никоном: когда-то он подвизался еще в Зосимовой пустыни, стоявшей по-за Сергиевым посадом и закрытой уже в хрущевское гонение. Оттуда он и принес сюда икону Богоматери «Умиление», перед коей, по сказанию, умер на коленях в молитве преподобный Серафим Саровский.

Поскольку же отец Никон славился еще строгостью правил, на всякий случай мы озаботились выправкой у приятеля из «Журнала Московской Патриархии» бумаги под внушительной шапкою, содержавшей благословение. А засим уже отправились опять-таки сперва на поезде, потом на автобусе. Хотели еще выйти немного раньше пособирать грибов, однако случайный сосед отсоветовал, указавши на какие-то дикие заросли злака, напоминавшего тысячекратно увеличенный укроп:

— Цветут большевики!

— ??!!

В ответ на выраженное именно только бровями восклицание он рассказал весьма показательную современную байку, Из заурядного головотяпства дорастающую до самых небес. . ..Некий страдающий блудом перестроек начальник заприметил в чужедальней стороне, видать, в отягченное остатками совести похмельное утро, растение, известное и ранее на Руси под названием борщевика. Это и вправду был как бы гигантский укроп — имея ствол крепче древесного и толщиною в мужичью ногу, он тем не менее числится в разряде трав и стоит среди собратьев по росту сразу же вслед за бананом. Докучливые иноземцы пояснили, что сие есть очень полезный корм для скота, кроме прочего вовсе даровой — растет сам себе и кушать не просит; а по осени руби — не хочу, ибо он многолетен и возобновляется на следующий год из корня со страшной силой.

Последнее было истиной. Все прочее тоже оказалось правдой, или почти — за тем невеликим исключением, что завезенное в Подмосковье заморское чучело русские буренки напрочь отказались жевать. А само оно на радость преобразователю размножилось тут сам-сто, заполонив леса и поля почитай что повсеместно. К тому же во время опыления злак испускал кругом столь ядовитую взвесь, что за здорово живешь можно было и навсегда ослепнуть. Особенно страдали от его бесовщинной силы несмышленые деревенские ребятишки.

— За то зовут большевиком: толку никакого, множится как сволочь и землю пакостит да глаза выедает,— хмуро окончил короткую повесть попутчик.

…В самом же селе поджидало приключение совершенно в духе старинных сказаний о пустынниках первых христианских времен. Ранним субботним утром нам отворил сторожку какой-то замухрышистый служка. Воздев круглые окуляры на очи, изучил предъявленную бумаженцию и коротко бросил: «Пошли».

Доведши до паперти, он взял вдруг наискось, расшугав стайку голубей, один из которых пребольно задел меня крылом прямо по лбу. Вздрогнув, я стал теряться в сомнениях — принять это за добрый знак или дурной? И еще припомнил по касательной схожести, как шел когда-то в издательство, где в очередной окончательный раз решался вопрос о выпуске книжки про веру Гоголя, и сразу же позади ГУМа налетел на вусмерть безумную старуху — то ли сумасшедшую, то ли юродивую. Под ярким весенним солнцем в безлюдном поутру переулке мы сплясали известный танец двух симметрично стремящихся избежать столкновения пешеходов, и, уже оказавшись нос к носу, она не говоря ни слова взяла и съездила меня кулаком по лбу. Тогда я тоже счел это каким-то знаком — впрочем, книгу все-таки из плана выкинули, и пришлось печатать ее под ложным именем Носова в Лондоне.

Ведомые ранним пастырем, мы прямиком прошли на крохотный погост прямо за алтарем. Тут, указавши на овальную карточку посреди свежего дубового креста, поводырь тихо бросил: «Вот ваш Никон».

Пришлось чуть не выругаться, пусть и оплошкой. Хороша редакция единственного официального церковного издания, не знающая своих собственных покойников! Причем, кстати сказать, как раз по косвенным упоминаниям в некрологах, появлявшихся там иногда с опозданием на год-другой, можно было вычислить подлинные события: скажем, отец Петр Скворцов служил до 1925 года — на подворье Валаама в Москве, а затем двадцать лет подвизался на казахстанской ниве. Понятно, не правда ли? Тем не менее нужно было в непривычных от смущения обстоятельствах косноязычно излагать теперь этому дядьке смысл посещения, заодно пытаясь выяснить — где новый священник и как его вообще зовут.

— А зачем вам этот Феофан — грешник и неумеха. Идите себе делайте, за чем посланы; я открою, а дальше сами там разберетесь,— прокудахтал старикашка. И мы действительно довольно-таки споро управились с делами — ибо храм уже достаточно пограбили прежде в нем гостевавшие, начиная с тех, кто теперь делал вид охранителей, и завершая более откровенными татями из ночи.

Единственной редкостью, впрочем, тоже относительной, оказалась икона, писанная на стекле, какие производили обычно на Украине; из-за хрупкости несущего материала они редко сохранялись надолго, а в Великороссии и вообще были в совершенно штучном числе. Сопровождавший сторож понемногу разговорился, и мне даже удалось как будто незаметно втереть ему среди прочих необязательных речей вопрос о нынешней судьбе прообраза Казанской Богоматери. Жестко вперив глаза, он все же ушел от прямого ответа — но в то мгновение, когда отговаривался незнанием, неожиданно сделался очень похож на давешнего голубя. На прощание мы попросили-таки назвать свое имя — мало ли что понадобится уточнить или справиться по телефону. После долгих «зачем», «ни к чему» да «это от будущего воздаяния не спасает» он наконец сдался и вымолвил:

— Отец Феофан.

26

Девятая глава «Звезды» повествует «О ТОМ, ЧТО БЛАГОДАРЯ МОЛИТВЕ ПО БОГОРОДИЦЕ ИДУЩИЕ НА ВЕЧНЫЕ МУКИ СПОДОБЛЯЮТСЯ МИЛОСТИ БОЖИЕЙ».

ЧУДО 1. Один духовный учитель, обращавший народ к вере, часто призывал некоего известного разбойника к покаянию. Тот же никак не желал сделать этого, ибо глухому сердцем