Руссо и Революция - Уильям Джеймс Дюрант

парламент одобрил казнь Ла Барра, в то время как министерство Шуазеля отменило приговор Каласу и защитило энциклопедистов.

Кристоф де Бомон, архиепископ Парижский, усугубил конфликт между янсенистами и ортодоксальными католиками, приказав духовенству, находящемуся под его юрисдикцией, совершать таинства только над теми, кто исповедовался у священника-неянсениста. Парижский парламент при широком общественном одобрении запретил священникам подчиняться этому приказу; он обвинил архиепископа в разжигании раскола и конфисковал часть его временных владений. Государственный совет короля назвал эту процедуру незаконной конфискацией и потребовал от Парламента устраниться от участия в религиозных спорах. Парламент отказался; напротив, он составил «Великие соображения» (4 мая 1753 года), которые в какой-то степени предвещали Революцию: они исповедовали верность королю, но говорили ему, что «если подданные должны повиноваться королям, то те, в свою очередь, должны повиноваться законам»;84 Подразумевалось, что Парламент, как хранитель и толкователь законов, будет действовать как верховный суд над королем. 9 мая Государственный совет издал депеши, изгоняющие большинство членов Парижского парламента из столицы. Провинциальные парламенты и население Парижа выступили в поддержку изгнанников. Маркиз д'Аржансон отметил в декабре, что «парижане находятся в состоянии сдержанного возбуждения».85 Правительство, опасаясь народного восстания, приказало своим солдатам патрулировать улицы и охранять дом архиепископа. В марте 1754 года д'Аржансон писал: «Все готовится к гражданской войне».86 Кардинал де Ларошфуко придумал компромисс, чтобы сохранить лицо: правительство отозвало изгнанников (7 сентября), но приказало Парламенту и духовенству воздержаться от дальнейших споров. Приказ не был выполнен. Парижский архиепископ продолжил кампанию против янсенизма, да так энергично, что Людовик сослал его в Конфлан (3 декабря). Парламент объявил, что папская булла против янсенизма не является правилом веры, и велел духовенству игнорировать ее. Правительство колебалось, но в конце концов, нуждаясь в займе у духовенства для ведения Семилетней войны, приказало Парламенту принять папскую буллу (13 декабря 1756 года).

Бурные дебаты вскружили многим головы. 5 января 1757 года Робер-Франсуа Дамиенс напал на короля на одной из версальских улиц и ранил его большим перочинным ножом; затем он стоял в ожидании ареста. Людовик сказал своему нерадивому телохранителю: «Охраняйте его, но пусть никто не причинит ему вреда».87 Рана оказалась незначительной, и нападавший заявил: «У меня не было намерения убивать короля. Я мог бы сделать это, если бы у меня было такое желание. Я сделал это только для того, чтобы Бог коснулся сердца короля и подействовал на него, чтобы вернуть все на свои места».88 В письме из тюрьмы королю он повторил, что «архиепископ Парижский является причиной всех волнений по поводу таинств, поскольку отказался от них».89 Его (по его словам) возбудили речи, которые он слышал в Парламенте; «если бы я никогда не попал в суд… я бы никогда не попал сюда».90 Эти речи так взволновали его, что он послал за лекарем, чтобы тот пришел и пустил ему кровь; но никто не пришел; если бы ему пустили кровь (утверждал он), он бы не напал на короля.91 Большая палата Парламента судила, осудила и приговорила его, а его отца, мать и сестру — к вечному изгнанию. Дамиенс подвергся пыткам, предписанным законом для цареубийц: его плоть разорвали раскаленными щипцами, его обрызгали кипящим свинцом, его разорвали на части четыре лошади (28 марта 1757 года). Высокородные дамы платили за точки обзора, с которых можно было наблюдать за операцией. Король выразил отвращение к пыткам и отправил изгнанной семье пенсии.

Эта попытка вызвала некоторое сочувствие к королю: Евреи и протестанты присоединились к молитвам за его скорейшее выздоровление; но когда стало известно, что рана была, по выражению Вольтера, всего лишь «булавочным уколом» (piqûre d'épingle), прилив общественной поддержки вновь обратился к Парламенту. Люди начали обсуждать представительное правление в противовес абсолютной монархии. «Они видят в Парламенте, — писал д'Аржансон, — средство от досады, которую они испытывают… Восстание тлеет». В июне 1763 года Парижский парламент вновь подтвердил, что «проверка законов парламентом — один из тех законов, которые нельзя нарушить, не нарушив закон, по которому существуют сами короли».92 Парламент Тулузы пошел дальше, заявив, что закон требует «свободного согласия нации»;93 но под словом «нация» он подразумевал парламенты. 23 июля 1763 года важный судебный орган, Суд помощников, под председательством храброго и честного Малешерба, представил королю доклад о национальной бедности, некомпетентности и коррупции в управлении национальными финансами; он просил его «выслушать сам народ через голос его депутатов в созыве Генеральных штатов королевства».94 Это было первое четкое требование о созыве национального собрания, которое не созывалось с 1614 года.

В решающей борьбе, которая привела к изгнанию иезуитов из Франции (1764)95 Парижский парламент перешел в наступление и заставил короля принять решение. В июне и ноябре Парламент Ренна, верховный судебный орган Бретани, направил Людовику решительный протест против непосильных налогов, взимаемых герцогом д'Эгийоном, тогдашним губернатором провинции. Не получив удовлетворения, он приостановил свои заседания, и большинство его членов ушли в отставку (май 1765 года). Генеральный прокурор Луи-Рене де Ла Шалоте опубликовал нападки на центральное правительство. Он, его сын и три советника были арестованы и обвинены в мятеже. Король приказал реннскому парламенту судить их; тот отказался, и все парламенты Франции, опираясь на общественное мнение, поддержали этот отказ. 3 марта 1766 года Людовик предстал перед Парижским парламентом, предостерег его от попустительства мятежу и объявил о своем намерении править как абсолютный монарх.

Только в моем лице сосредоточена суверенная власть… Мне одному принадлежит законодательная власть, безусловная и безраздельная. Весь общественный порядок исходит от меня. Мой народ и я — одно целое, и права и интересы нации, которую некоторые осмеливаются считать отдельным от монарха органом, непременно соединяются с моими и покоятся только в моих руках».96

Он добавил, что его клятвы были даны не нации, как утверждал Парламент, а только Богу. Парижский парламент продолжал отстаивать мнение Ренна, но 20 марта он официально принял в качестве «неизбежных максим» доктрину, согласно которой «суверенитет принадлежит только королю; он подотчетен только Богу;… законодательная власть полностью принадлежит государю».97 Шуазель и другие призывали короля пойти на ответные уступки. Ла Шалотэ и его товарищи по заключению были освобождены, но сосланы в Сент, недалеко от Ла-Рошели. Д'Эгийон был отозван из Бретани и присоединился к противникам Шуазеля. Парламент Ренна возобновил свои заседания (июль 1769 года).

Вольтер вступил в конфликт, выпустив в 1769 году «Историю парижского парламента, написанную аббатом Биг» (Histoire du Parlement de Paris, par M.