Красная глобализация. Политическая экономия холодной войны от Сталина до Хрущева - Оскар Санчес-Сибони

как администрация Д. Эйзенхауэра отклонила проектные предложения и тем или иным образом ужесточила условия оказания помощи, для них таким источником стал Советский Союз – еще один пример прозорливости внешней политики СССР [Boden 2008: 115]. Следует, однако, подчеркнуть, что вопреки укоренившемуся представлению о «переходе Сукарно в другой лагерь» Соединенные Штаты и их союзники оставались крупнейшими поставщиками помощи Индонезии[350].

Но, несмотря на вызванный враждебностью США к Сукарно нерешительный поворот к СССР, индонезийское руководство все еще не могло последовательно придерживаться курса на установление с Советским Союзом тесных отношений. К ноябрю 1959 года индонезийские рабочие визы получили только две группы советских специалистов: первая, состоявшая из двух человек, прибыла для проведения предварительных работ на знаменитом стадионе в Джакарте, который должен был быть построен к Азиатским играм 1962 года; вторая группа из пяти специалистов должна была провести анализ экономической целесообразности строительства шоссе – чтобы получить въездные визы, эта группа была вынуждена ждать четыре месяца[351]. Согласно докладу ЦК, потенциальные задержки с предоставлением помощи будут зависеть не только от способности советской промышленности и ведомств по оказанию помощи организовать ее, но и от решения вопросов, связанных с национальной валютой Индонезии, необходимой для приобретения на индонезийских рынках товаров, которыми будет оплачиваться помощь[352]. Опираясь на новые архивные данные, Р. Боден показала, что показатель завершенных советских проектов в Индонезии был намного ниже, чем в остальной Азии, и предположила, что это отражало приоритеты Сукарно: предпочтение военной помощи по сравнению с экономической [Boden 2008: 118–121]. С большей степенью вероятности это указывает на «экономику в лохмотьях», совершенно неспособную выплатить кредиты, о чем предупреждал доклад. Зарождающимся между двумя странами отношениям был нанесен ущерб, поскольку политические волнения и войны в итоге сказались на индонезийской экономике.

Начиная с 1958 года Индонезия пережила резкий рост инфляции, создавший проблемы с экспортом ставших неконкурентоспособными сырьевых товаров в Советский Союз. В январе отчаявшееся индонезийское правительство обратилось за кредитом в местной валюте – абсурдное предложение, сделанное страной, страдающей от растущей инфляции[353]. В то же время система лицензирования импорта и экспорта, созданная для преодоления кризиса платежного баланса, препятствовала приобретению советских товаров частными индонезийскими фирмами, что раздражало советское руководство и еще больше подрывало двустороннюю торговлю[354]. Неспособная развивать экспорт и вынужденная импортировать не товары производственного назначения, а продовольствие и военную технику, Индонезия теряла привлекательность в качестве экономического партнера. Возникший в результате долг сковывал развитие советско-индонезийской торговли.

Об этом можно судить, взглянув на объем и структуру этой торговли. Экспорт индонезийских товаров оставался в течение следующего десятилетия неизменным, так как советское руководство не желало увеличивать закупки дорожавшего с каждым месяцем каучука[355]. В то же время советский экспорт в Индонезию в течение следующих нескольких лет резко сократился[356]. Советские торговые аналитики пессимистично оценивали перспективы советско-индонезийской торговли и индонезийской экономики[357]. Они отметили, что рост двухсторонней торговли был неустойчивым, поскольку был основан на подпитываемом долгами приобретении непроизводственных товаров военного назначения. В 1962 году индонезийцы уже просили Советский Союз отсрочить выплату долгов. С той же просьбой они обратились в 1964 году не только к СССР, но ко всем странам коммунистического блока. Правительство даже прибегало к заимствованию денег у частного сектора Индонезии – сурового партнера, который навязывал все более обременительные условия кредитования[358]. СССР отреагировал на это, несмотря на просьбы индонезийцев, сокращением экспорта[359]. Летом 1964 года индонезийское правительство приостановило весь импорт, кроме риса, и советское руководство ожидало, что к августу того же года Сукарно сократит даже его[360]. Переворот Сухарто в сентябре 1965 года нанес решающий удар: отныне советский экспорт будет состоять только из оборудования для энергетической промышленности страны.

Среди первых стран, проявивших интерес к СССР, несмотря на явно религиозные и, по мнению Хрущева, «капиталистические» взгляды ее руководства, в частности премьер-министра У Ну, была Бирма (ныне Мьянма)[361]. Как подчеркнул в диалоге с тогдашним председателем Совета министров Н. Булганиным в 1955 году бирманский посол в Москве У Он, потребности Бирмы были во многом схожими с потребностями других азиатских стран. Он заверил своего собеседника, что усиление Советского Союза в промышленном отношении в интересах Бирмы: повысится вероятность получения правительством Бирмы от СССР экономической помощи[362]. В начале того же года это правительство попросило помощи советских архитекторов – на эту просьбу Булганин ответил тепло, желая донести до бирманского правительства мысль о том, что Советский Союз всегда будет приветствовать такие просьбы[363]. Вскоре после этого советское руководство занялось организацией работ по строительству больницы, технического института и спортивного центра, а также предоставило кредиты на экономическое развитие, которые должны были быть возвращены рисом.

Случай Бирмы интересен по нескольким причинам. За первоначальным всплеском интереса в середине 1950-х годов – советско-бирманская торговля достигла своего пика в 1957 году – последовало неуклонное снижение товарооборота, и ко времени военного переворота 1962 года он составлял примерно пятую часть объема 1957 года. Этот уровень товарооборота сохранялся, несмотря на социалистические и неприсоединенческие взгляды членов нового правительства[364]. Представляет интерес подход к отношениям с бирманским правительством Хрущева. Ни у него, ни у его коллег «не возникало каких-либо иллюзий, что он [У Ну] будет содействовать экономическому развитию Бирмы на пути социалистических реформ». Хрущев намекнул на точки расхождения во время встречи с премьер-министром Бирмы в Рангуне (ныне Янгон) в декабре 1955 года, тут же подарив последнему для официального использования самолет Ил-14 и предложив расширение экономических связей и оказание экономической помощи[365]. Хрущев, возможно, осознавал, что установление советско-бирманских торговых отношений идет слишком медленными темпами: однажды жарким днем, во время прогулки на лодке в Рангуне, его жажда была утолена приятным холодным пивом – редкий в аскетичной буддийской стране сюжет. Взглянув на этикетку, он с удивлением обнаружил, что «чехи умелой торговлей продвинули свое пиво до Бирмы» [Хрущев 2016,2:300]. Так зачем же такая щедрость, когда речь идет о помощи? В данном случае лучшим ответом будет первый напрашивающийся. Хрущев в своих мемуарах утверждал: «Рано или поздно, там придут к власти новые люди, а посеянные нами добрые семена произрастут и дадут свои плоды» [Хрущев 2016, 2: 302].

Семена не проросли. // снова в данной ситуации поражает (хотя уже не так уж и поражает) советская покорность. Именно бирманцы в 1954 году стремились установить отношения с СССР и коммунистическим блоком в целом, что послужило поводом для знаменитой первой поездки Хрущева за границу годом