Блог «Серп и молот» 2019–2020 - Петр Григорьевич Балаев
Блог «Серп и молот» 2019–2020 читать книгу онлайн
Перед тем, как перейти к непосредственно рассмотрению вопроса о Большом терроре, нужно оговорить два важных момента.
Первый. Самого по себе факта Большого террора, расстрелов по приговорам несудебного незаконного органа 656 тысяч человек и заключению в лагеря на срок 10 лет еще примерно 500 тысяч человек, т. е. тяжелейшего преступления перед народом СССР, как факта не существует по определению. Некоторые особенно отмороженные правозащитники до сих пор носятся с идей проведения процесса над КПСС (правильней будет — ВКП(б)) по типу Нюрнбергского. Эту идею я поддерживаю, голосую за нее обеими руками. Я страстно желаю, чтобы на открытый судебный процесс были представлены те доказательства репрессий 37–38-го годов, которые наши профессиональные и не очень историки считают доказательствами массовых расстрелов и приговоров к 10 годам заключения более чем миллиона ста тысяч граждан СССР. Даже на процесс, который будут проводить судьи нынешнего нашего государства. Но моё желание никогда не сбудется. Попытка провести такой процесс уже была, уже были подготовлены доказательства, которые сторона, обвинявшая КПСС в преступлениях, хотела представить на суд. Да чего-то расхотела. А пока такой процесс не состоялся, пока не дана правовая оценка тем доказательствам, которые свидетельствуют о масштабных репрессиях 37–38-го годов, факт Большого террора любой грамотный историк может рассматривать только в виде существования этого факта в качестве политического заявления ЦК КПСС, сделанного в 1988 году. Мы имеем не исторический факт Большого террора, а исторический факт политического заявления о нем. Разницу чувствуете?
Второе. Историки в спорах со мной применяют один, убойный на их взгляд, аргумент: они работают в архивах, поэтому знают всю правду о БТ, а я — «диванный эксперт», в архивы не хожу, поэтому суждения мои дилетантские. Я, вообще-то, за столом работаю, а не на диване — раз, и два — оценивать доказательства совершенных преступлений, а БТ — это преступление, должны не историки, а криминалисты. Занимаясь вопросом БТ до того, как доказательствам его существования дана правовая оценка, историки залезли за сферу своей компетенции. Я себя к профессиональным историкам не причислял никогда и не причисляю, зато я имею достаточный опыт криминалиста. Как раз не та сторона в этом вопросе выступает в роли дилетанта.
Как раз именно потому, что я имею достаточный опыт криминалиста, я категорически избегаю работы в архивах по рассматриваемому вопросу. По нескольким причинам. Я сторона заинтересованная, я выступаю в качестве адвоката, и не стесняюсь этого, сталинского режима. Заинтересованная сторона в архив должна заходить и документы в нем изучать только в ситуации, приближенной к условиям проведения процессуального действия, т. е. в присутствии незаинтересованных лиц, с составлением соответствующего акта.
(П. Г. Балаев, 18 февраля, 2020. «Отрывки из „Большого террора“. Черновой вариант предисловия»)
-
«Ты напрасно думаешь, что я затушевываю вопрос о своем питании. Я действительно сыт, и в количественном отношении ем даже слишком много. Вот пример (сегодняшний день). Утром — каши перловой пол-тарелки, пирожок с картофельной начинкой и довольно больших размеров, 2 стакана какао со сгущенным молоком. В 4 часа обед — тарелка супа и картофельный пудинг с печенкой (мясо, правда, бывает редко), 2 стакана чаю. Сейчас товарищи ушли в театр смотреть Островского „Без вины виноватые“, а я готовлю ужин, на оставшемся от обеда супе варю макароны…»
Я прочитал это жене… Всё, сегодня пока не могу больше писать. Реакция жены на такую ужасную тюрьму выбила меня из рабочего настроя. Вообще, в тюремных письмах профессора удивляет особое внимание, которое он уделяет вопросам жратвы. В большинстве писем — про жратву, то он шарлотку выпекает, то навагу покупает и жарит, то конфет полкило купил… Можно это списать на то, что в условиях полуголодного существования у человека еда становится главным вопросом, но это не было полуголодным существованием, как вы уже поняли, тем более, что
«…По количеству очень много, не поедаю даже своего пайка — 650 г черного хлеба и подсушиваю из остатков сухари».
Еще в доживающую своей век эпоху эпистолярного жанра, доинтернетовско-телефонную, мы тоже писали друзьям, подругам, родным и знакомым письма. Из армии, где нас на завтрак не угощали пирожками, а на обед пудингами с печенкой, в трудные 90-е годы, когда во многих семьях про жаренную навагу забыли, но ни я, ни мне никто никогда про жратву не писал. Если я и мои друзья в армии во время срочной службы получали от матерей письма: «Сынок, как вас там кормят, может денег прислать?», то отвечали стандартно: «Кормят хорошо, мама не беспокойся».
Какой-то она другой была, эта старая интеллигенция. С упором на вопросах питания. Впрочем, здесь это не особо важно. Важно то, что профессору Вангенгейму на Соловках предложили работу по его специальности — метеорологом.
Это вообще характерно для советской пенитенциарной системы времен Сталина, отсюда — хозяйственные управления ГУЛАГа. Та система, которую ликвидировал в 1953 году Берия, не стремилась человека, совершившего проступок, выдавить из нормальной жизни навсегда, делала всё для того, чтобы отсидевший срок не вышел на свободу, выпав из профессии и своего профессионального круга, смог включиться в нормальную жизнь. Да и отбывание срока за занятием по своей специальности — это очень много значит в психологическом плане для заключенного.
Но с Вангенгеймом это не прокатило. Метеорологом? Ишь, чего захотели, сатрапы?! Это ведь не совсем курортная работа. Побегай в зной, стужу, дождь и метель по метеостанции, снимая показания приборов, да еще снег покидай лопатой — обычное занятие зимой метеорологов! С больной рукой, которую даже гипнозом не вылечили.
Не очень-то, похоже, профессор метеорологией и увлекался. Но чтобы вы, на месте сотрудника оперчасти в тюрьме, решили насчет такого метеоролога. Я бы, да и любой другой: не хочешь по специальности, будешь тачку катать, гнида хитрожопая.
Но профессор вместо того, что бы оказаться в бригаде на общих работах, стал библиотекарем. На очень тяжелой работе, как писал жене:
«Последние дни приходится работать очень усиленно. Аэроплан привез газеты. Первую партию разбирал и распределял до 4 час. ночи, а следующую — в следующую же ночь до 7½ ч. утра, затем подготовка к Ленинским дням — библиотечная выставка, рекомендательные каталоги, тезисы и пр., подготовка к VII съезду. Сегодня закончил работать в третьем часу ночи.»
Это вам не по метеостанции на свежем воздухе по сугробам в пургу и мороз гулять, это — настоящая каторга, в душной библиотеке глотать книжную пыль и газетки до утра раскладывать. Так вот и лишались в тюрьмах узники здоровья.
Поэтому профессор в тюрьме числился в ударниках, получал зарплату, которую даже не мог потратить полностью, закупаясь в тюремном ларьке, деньги на личном счету у него накапливались. Да еще и премии получал за ударную работу!
Никакие подозрения по этому поводу у вас не возникают? Вы тогда найдите какого-нибудь оперативника, работавшего в тюрьме или на зоне, расспросите, он вам всё объяснит.
Дело в том, что в местах заключения, где оперчасть слабая или подкупленная ворами, библиотекаря назначают блатные. Через него удобно малявы передавать. Прикол в том, что даже назначенный ворами библиотекарь, в оперчасти тюрьмы значится агентом.
Прикол еще в том, что воры — они такие идейные уголовники, что все поголовно «стучат». Это в наше время уже неизвестно только ежикам, бродящим в тумане уголовной романтики. Так вот, вор, смотрящий на зоне или в тюрьме, сам «назначает» библиотекарем агента оперчасти, чтобы поддерживать с оперативником связь, не засвечиваясь. Очень это удобно.
Если же зона и тюрьма — «красные», то там в помещении с книгами и газетами сидит просто агент оперчасти. В любом случае, при всех раскладах библиотекарь — агент оперчасти. Даже если, как в наши дни, заключенный из «новых русских», если он попал на эту блатную должность чисто за взятку. Все-равно, даже если он платит начальнику тюрьмы лично на лапу, за что его пристроили к книжкам и газетам, и не «стучит», в оперчасти он числится агентом.
Почему? Да потому что первая же комиссия, проверившая оперчасть, обнаружив, что на должности библиотекаря находится лицо, не привлеченное к конфиденциальному сотрудничеству, открутит начальнику оперчасти помидоры без наркоза. Оставить должность, такую как библиотекарь, которая сама по себе предполагает широчайшие оперативные возможности, без агента на этой должности — это почти расстрельный косяк для начальника оперчасти, проверка сразу поставит вопрос о его неполном служебном соответствии.
Еще прикол в том, что насчет «стучащего» библиотекаря знают вся тюрьма и вся зона. За исключением самых последних оленей, разумеется. Но всё-равно оперчасть получает от такого агента ценную информацию, настолько у него большие возможности «греть уши», обусловленные широчайшим кругом общения. И блатные знают о нем, даже если этот агент не ими поставлен, и не трогают. Тоже элементарно — через него удобно сливать в оперчасть дезу или просто нужную блатным информацию.
Если у кого-то есть сомнения насчет того, что профессор Вангенгейм, стал библиотекарем потому, что был завербован оперчастью Соловецкой тюрьмы, то я этим оленям ничего объяснять не буду. Олени едят ягель и ходят стадом по полям
