Николай Коняев - Трагедия ленинской гвардии, или правда о вождях октября

Тщеславия в Иосифе Васильевиче Ревенко было с избытком и, даже оказавшись в Петроградской ЧК уже в качестве подследственного, он как-то по-мальчишески хвастливо перечисляет все свои должности…

«В настоящее время я являюсь председателем Казанской районной управы и членом президиума бюро по переписи Петрограда. Кроме того, я — председатель общегородского совета союзов домовых комитетов гор. Петрограда, редактор-издатель журнала «Домовой комитет», товарищ председателя совета квартальных старост 3-го Казанского подрайона, председатель домового комитета дома № 105 по Екатерининскому каналу, член правления Мариинского кооператива и член продовольственного совета Казанской районной управы»{139}.

Увлекшись перечислением своих должностей и званий, Ревенко вспомнил, что в 1912 году, будучи в отпуске в городе Николаеве, он принял участие в выборах в Государственную думу по соединенному списку умеренного блока, в состав которого входили представители, рекомендуемые «Союзом русского народа» и другими конституционно-монархическими организациями.

«В Городскую думу я прошел большинством голосов, а в Государственную по г. Николаеву также прошел, но в конечном результате голосов мне не хватило, и я был зачислен кандидатом».

Об этом в ЧК лучше было не говорить, но Иосиф Васильевич, поскольку он был большой приятель с Урицким, рассказал все. Не насторожил Иосифа Васильевича и вопрос о Злотникове.

Верный манере подчеркивать при каждом удобном случае собственную значимость, он поведал обрадованному Байковскому, что со Злотниковым познакомился в 1912 году во время представления царю монархических организаций, где он, Ревенко, находился, конечно же, по долгу службы…

Правда, Ревенко категорически отрицал связь с «Каморрой», более того, как и Злотников, заявил, что слухи о «Каморре народной расправы» считает «совершенно абсурдными и провокационными, о которых здесь только и узнал», — но уж этого-то, будь он поумнее, Иосиф Васильевич мог бы и не говорить. Урицкий, с которым он был большой приятель, и сам прекрасно знал, где и что можно услышать о «Каморре»…

Говоря об Иосифе Васильевиче Ревенко, хотелось бы подчеркнуть, что он, как и Леонид Николаевич Бобров, не просто персонаж придуманного Моисеем Соломоновичем Урицким дела, но еще и достаточно яркий типаж.

В самом начале этой книги мы говорили, что Октябрьский переворот потому и удался, что был выгоден не только большевикам, но и большинству политиков, так или иначе примыкавших к партии власти. Иосиф Васильевич Ревенко типичный представитель этой когорты политиков.

Читая протоколы допросов, постоянно ощущаешь сквозящие за хвастовством и самовлюбленностью Иосифа Васильевича растерянность и недоумение.

Точно так же, как и более именитые сотоварищи, Ревенко не может понять, почему его, такого умного, такого ловкого, вытеснили из коридоров власти. В принципе и сейчас вчерашний монархист готов примириться с большевиками, лишь бы продолжать «гражданское» служение, лишь бы подали ему хоть копеечку власти. Только зачем же, зачем его обходят здесь молодые и в подметки ему не годящиеся конкуренты?

«Когда я принял на себя обязанности секретаря канцелярии Комиссии товарища Урицкого… — не скрывая насмешки, рассказывал С. С. Золотницкий, — Ревенко стал со мною мягче. Однако однажды он заметил: «Вот теперь вы на моем месте. Разница только в том, что я окончил пять высших учебных заведений, а вы и среднее-то окончили ускоренно»{140}.

Слепота и полнейшая гражданская глухота отнюдь не частные недостатки И. В. Ревенко. Письма, изъятые у него, о которых мы говорили выше, свидетельствуют, что этими же недугами были поражены многие политики того времени.

Вспомните письмо П. Н. Милюкова, который ради «преобладающего в стране влияния интеллигенции и равных прав евреев» пошел на прямое предательство Родины, ибо обостренным чутьем политика ясно ощущал, что победа России в этой войне становится неизбежной, а значит, и столь дорогим мечтам подходит конец. Даже и после Октябрьского переворота, когда он сам оказался среди жертв, не смог Милюков признаться в ошибке…

Точно так же, как и А. Ф. Керенский, который, приступая к рассказу о предоктябрьских событиях, пишет, что «Последствием генеральского путча был полный паралич всей законодательной и политической деятельности в стране, поэтому я весь ушел в дело спасения основ демократии и защиты интересов России на предстоящей мирной конференции победителей в войне».

И ведь не в политическом запале, не в горячке событий были написаны эти слова, а в мемуарной тиши и раздумчивости…

В принципе председатель Николаевского отделения «Союза русского народа» Иосиф Васильевич Ревенко должен был бы противостоять кадету П. Н. Милюкову и эсеру А. Ф. Керенскому, но это противостояние чисто внешнее, организационное, а внутренне они одинаково самовлюбленны, одинаково замкнуты на своих интересах.

И как личность, и как общественный деятель И. В. Ревенко мельче и П. Н. Милюкова, и А. Ф. Керенского. И может, как раз поэтому вся подловатая сущность политиканов проступает в нем в самом неприкрытом виде.

Вот любопытный документ из дела И. В. Ревенко…

«Председатель Чрезвычайной Комиссии по разгрузке Петрограда.

27/14 февраля 1918 г. № 94

УДОСТОВЕРЕНИЕ

На основании Отдела III Протокола заседания Чрезвычайной Комиссии по разгрузке Петрограда от 22/9 февраля 1918 г. предъявитель сего Иосиф Васильевич Ревенко, как служащий в Канцелярии означенной Комиссии освобождается от принудительных общественных работ и мобилизации».

Мы уже рассказывали, что большевики «разгружали» Москву и Петроград для того класса местечковой администрации, на который могли они опереться.

От кого разгружали — тоже понятно…

От офицерства…

От русской интеллигенции…

От петроградских рабочих…

И помогал большевикам в этой разгрузке вчерашний «черносотенец», член руководства «Союза русского народа» Иосиф Васильевич Ревенко.

Об этом свидетельствовал и Сергей Семенович Золотницкий.

«В январе месяце, — рассказывал он, — когда я по службе должен был обратиться в Чрезвычайную Комиссию по разгрузке Петрограда (Мариинский дворец), я, к своему удивлению, встретил его (Ревенко. — Н.К.) там тоже очевидно на высшей должности»{141}.

Характерно, что работал Ревенко в этой должности не на страх, а на совесть. Вообще, сотрудничая с большевиками, Иосиф Васильевич достаточно убедительно (для самого себя) обосновал необходимость этого сотрудничества.

Среди бумаг, изъятых у него, есть набросок статьи{142}, в которой содержится попытка оправдать суровые меры, принятые советской властью к участникам декабрьской забастовки служащих.

«Говорят, чиновничья забастовка вызвана тем, что большевики являются, якобы, захватчиками власти, что они насильственно свергли законно существовавшее Временное правительство. Так ли это и состоятельно ли предъявляемое в этом отношении к большевикам обвинение?»

Отвечая на этот вопрос, автор статьи совершенно резонно указывает, что вся история революционной власти сводится к последовательным ее захватам со стороны разновременно сменяющих друг друга ее носителей…

«В момент Февральского переворота Государственная дума была распущена, притом распущена указом, последовавшим в полном согласии с действовавшим в то время законом. Не подчинившись ему, признав себя носительницею и источником не принадлежавшей ей, по закону, верховной власти — Дума несомненно совершила революционный акт, произвела насильственный захват власти…

А на каком законе основано существование учрежденного в революционные дни г. Родзянкою думского комитета и не является ли его образование выхватыванием власти у Государственной думы?..

Но Временное правительство первого, гучковско-милюковского, состава хоть получило свое начало от Комитета Думы. Ну, а второй состав, с сохранением председательства Львова, но с участием предварительно выхолощенных от всякого социализма социалистов? А состав правительства Керенского? От кого получили они свои полномочия? Единственный их источник — ссылка якобы на волю революционного народа…»

Почему же, — задается вопросом автор, — чиновничество, то самое чиновничество, которое служило царской власти, примирилось с переворотом, а затем служило и буржуазному и коалиционному кабинетам Львова и не протестовало даже против самодержавного самовластия Керенского, вдруг забастовало, когда власть захватили большевики?

Вопрос риторический.

Вся статья и построена как цепь вопросов. На любое критическое замечание в адрес большевиков следует вопрос: а вы сами разве иначе поступали, когда были у власти?