Вадим Кожинов - Россия - Век XX (Книга 1, Часть 2)

А. Саймонс явно "недоволен" этим "еврейским засильем", и, хотя он уверяет, что он - не "антисемит", его заявление все же могут счесть тенденциозным. Но вот суждения другого иностранца - знаменитого писателя Герберта Уэллса, посетившего Россию в 1920 году. Он писал о главной "силе" революции, о множестве "энергичных, полных энтузиазма, еще молодых (так, Троцкому к 1917 году было 37 лет. - В.К.) людей, утративших... русскую непрактичность и научившихся доводить дело до конца (очень многозначительная характеристика! - В.К.)... Эти молодые люди и составляют движущую силу большевизма. Многие из них - евреи... но очень мало кто из них настроен националистически. Они борются не за интересы еврейства, а за новый мир... Некоторые (вот именно: всего лишь некоторые! - В.К.) из самых видных большевиков, с которыми я встречался, вовсе не евреи... У Ленина... татарский тип лица, и он, безусловно, не еврей"164 (о "происхождении" Ленина еще пойдет речь).

В отличие от Саймонса, Уэллс ни в коей мере не может быть заподозрен в "антисемитизме", ибо ведь он всецело одобряет деятельность евреев-большевиков. И тот факт, что столь разные по своим взглядам иностранные наблюдатели согласно говорили о господствующей роли евреев в послеоктябрьской власти, придает их одинаковому "диагнозу" особенную весомость.

Известный сионистский деятель М. С. Агурский, не боявшийся острых проблем, писал в своем содержательном сочинении "Идеология национал-большевизма", что в 1920-х годах установился взгляд "на советскую власть как на власть с еврейским доминированием", и "советское руководство... должно было постоянно изыскивать средства, дабы... убеждать внешний мир, что дело обстоит как раз наоборот. Это было нелегко, особенно в 1923 г., когда в первой четверке советского руководства не оказалось ни одного русского. Оно состояло из трех евреев и одного грузина..."165

М. С. Агурский, говоря о "первой четверке", имел в виду, что пятый член тогдашнего Политбюро, Ленин, к 1923 году в силу болезни уже не мог исполнять свои обязанности. Но на деле Ленин надолго вышел из строя еще в конце 1921 года и, покинув Москву, впервые появился публично лишь 6 марта 1922 года. В своем выступлении в этот день он сказал о болезни, "которая несколько месяцев не дает мне возможности непосредственно участвовать в политических делах и вовсе не позволяет мне исполнять советскую должность, на которую я поставлен"166 (Ленин даже зачеркивал тогда свой титул "председатель Совнаркома", когда ему приходилось набрасывать записки на имевшихся под рукой официальных бланках).

Словом, "первая четверка", о которой говорится в книге М. С. Агурского, правила страной в 1922-м, а не в 1923 году; последняя дата неверна потому, что Политбюро, "изыскивая средства" (как сформулировал Агурский) для опровержения тех, кто указывал на "еврейское доминирование", как-то неожиданно 3 апреля 1922 года приняло в свой состав двух русских А. И. Рыкова и М. П. Томского (Ефремова)167, которые ранее даже не были кандидатами в члены Политбюро. Возможно, это было сделано по инициативе Троцкого, а не Ленина, ибо имеется свидетельство, что "после первых же заседаний Политбюро с участием двух новых его членов Ленин заметил: "Ну вот, и представительство от комобывателей (т.е. коммунистических обывателей. - В.К.) есть теперь в нашем Политбюро"168. Показательно, что в своем "завещании" - "Письме к съезду" от 24 декабря 1922 года - Ленин охарактеризовал всех четырех нерусских членов Политбюро (в таком порядке: Сталин, Троцкий, Зиновьев, Каменев), но вообще не упомянул ни Рыкова, ни Томского. Тем не менее именно Рыков после смерти Ленина стал главой правительства - без сомнения, именно как русский и к тому же сын крестьянина (поскольку тогда еще многим казалось, что страной правит Совнарком). Но роль Рыкова и других занимавших высокие посты русских в определении основ политического курса страны едва ли имела решающий характер.

Впрочем, несмотря на вполне определенные сведения о "пропорциях" на высших этажах власти, утверждения о "еврейском засилье" в послереволюционной России и ранее, и ныне многие стремятся квалифицировать как "антисемитские" выдумки. В связи с этим целесообразно еще раз сослаться на суждения людей, которых никак нельзя заподозрить в "антисемитизме".

Знаменитейший в начале века адвокат и литератор Н. П. Карабчевский, который был настоящим кумиром российского еврейства (он, в частности, блистательно вел защиту в ходе известного "дела Бейлиса"), в 1921 году издал в Берлине свои мемуары "Что глаза мои видели", где определил тогдашнее положение в России как "еврейскую революцию"169

Чрезвычайно характерны послереволюционные дневники не ушедшего в эмиграцию В. Г. Короленко - писателя, который даже в большей степени, чем Карабчевский, был до 1917 года объектом еврейского поклонения. Тут особенно уместно непосредственно сопоставить дореволюционную и позднейшую "позиции" прославленного писателя. В свое время, услышав чью-то фразу: "Я человек русский и не могу выносить этой еврейской наглости", - Короленко категорически возразил: "...никакой "еврейской наглости" нет и не может быть, как нет и не может быть "еврейской эксплуатации", потому что невоспитанных, да и подлых, людей хватает в любом народе"170.

Однако тот же Короленко записал 8 марта 1919 года в своем дневнике, как бы опровергая самого себя: "...среди большевиков - много евреев и евреек. И черта их - крайняя бестактность и самоуверенность, которая кидается в глаза и раздражает. Наглости много и у неевреев. Но она особенно кидается в глаза в этом национальном облике"171. Кто-нибудь, вполне возможно, придет к выводу, что в Короленко, так сказать, пробудился ранее дремавший в нем "антисемитизм", и он начал обличать специфически "еврейскую" наглость, то есть предъявлять обвинение евреям вообще, евреям как таковым. Но это вовсе не так. Владимир Галактионович заметил только, что в еврейском "облике" наглость "особенно кидается в глаза".

И утверждение это следует, очевидно, понять в том смысле, что наглость в русском "облике" привычна и потому не очень заметна, а та же наглость в "чужом", "ином" облике воспринимается гораздо острее.

В дневниковой записи Короленко действительно существенно другое: констатация очень внушительного участия евреев в большевистской власти, которая - о чем многократно говорил писатель - была гораздо более насильственной и жестокой, чем дореволюционная власть (постоянно и беспощадно осуждавшаяся ранее и самим Короленко, и многочисленными еврейскими авторами). Писателя, в частности, возмущали факты, свидетельствующие о заведомой "привилегированности" евреев при новой власти. Он описывает (25 мая 1919 года) сцену в "жилищном отделе" Совета: "...какой-то "товарищ" требует реквизировать комнату для одной коммунистки. Тут же хозяин квартиры и претендентка-коммунистка. Это старая еврейка совершенно ветхозаветного вида, даже в парике". И она "всем своим видом старается подтвердить свою принадлежность к партии... "Коммунистка" водворяется революционным путем в чужую квартиру и семью... Для русского теперь нет неприкосновенности своего очага... Притом... то и дело меняют квартиры. Загадят одну - берут другую" (с. 108).

Еще раз подчеркну, что перед нами свидетельства писателя, которого никому не удастся обвинить в пресловутом "антисемитизме". Дело идет о всецело объективной характеристике тогдашней ситуации. Вот Короленко заходит в помещение ЧК, чтобы попытаться помочь арестованным соотечественникам: "Это популярное теперь среди родственников арестованных имя: "товарищ Роза" - следователь. Это молодая девушка, еврейка... Недурна собой, только не совсем приятное выражение губ. На поясе у нее револьвер в кобуре172. Спускаясь по лестнице, встречаю целый хвост посетительниц. Они подымаются к "товарищу Розе" за пропусками на свидание. Среди них узнаю и крестьянок, идущих к мужьям-хлеборобам, и "дам". Товарищ Роза... на упрек Прасковьи Семеновны (сестра супруги Короленко. - В.К.), что она запугивает допрашиваемых расстрелом, отвечает в простоте сердечной: "А если они не признаются?.." (с. 108,109).

Повторю еще раз: В. Г. Короленко ни в коей мере не был "антисемитом"; характерна его озабоченность следующим (запись 13 мая 1919 года): "Мелькание еврейских физиономий среди большевистских деятелей (особенно в чрезвычайке) разжигает традиционные и очень живучие юдофобские инстинкты" (с. 106). Поистине замечательно, что почти одновременно об этом же говорит и Троцкий на заседании Политбюро (18 апреля 1919 года): "...огромный процент работников прифронтовых ЧК... составляют латыши и евреи... и среди красноармейцев (даже! - В.К.) ведется и находит некоторый отклик сильная шовинистическая агитация"173.

Приведу еще фрагмент из недавно впервые изданных воспоминаний российского дипломата Г. Н. Михайловского - человека, которого опять-таки абсолютно нельзя заподозрить в "антисемитизме", ибо он сформировался в той среде, где высшим моральным авторитетом были люди типа Короленко (Георгий Николаевич - сын Николая Георгиевича Михайловского, писателя, вошедшего в русскую литературу под именем "Гарин" - автора четырехтомного автобиографического повествования, открывающегося всем известным "Детством Темы", а также замечательной, - к сожалению, гораздо менее известной очерковой книги "Несколько лет в деревне"). Во время Гражданской войны Г. Н. Михайловский много скитался по России и не раз имел дело с ЧК. Он рассказывает, в частности, как в 1919 году еврейка-чекистка "с откровенностью объяснила, почему все чрезвычайки находятся в руках евреев: