Модернизация vs. война. Человек на Балканах накануне и во время Балканских войн (1912-1913) - Рашид Рашатович Субаев

была сразу же приостановлена. Уже в начале войны стали очевидны достижения и недостатки черногорской армии, впервые воевавшей не народным ополчением, а регулярными, подготовленными русскими офицерами формированиями. Настал час проверки, насколько эта армия может вести современную войну. Оказалось, что нет, не может. «Благоразумия при ведении операции Северным и Средним отрядами, — доносил Потапов, хватило на два первых дня; подготовленное артиллерийским огнем успешное взятие Дечича вскружило головы и вернуло к старой тактике. Атака более слабого, чем Дечич, укрепления Шипчаник начата в четверг и продолжена вчера (12 октября 1912 г. — В.X.) без надлежащей подготовки; в результате больше сотни убитых и 400 раненых, а укрепление это, открывающее путь на Скутари, еще не взято. Потери Среднего отряда угнетающе подействовали на правительство и лиц, окружающих короля, которые горько жалуются на отсутствие умелого руководства операциями»{417}. В следующих сообщениях будут повторяться такие же оценки: «Легкомысленная атака», «В населении начинается ропот на престарелых начальников, никак не могущих отрешиться от прежней тактики», «Неуместное проявление инициативы» и т. д. С одной стороны, Потапов писал, что после начала военных действий король многократно благодарил его и российских офицеров за обучение черногорской армии{418}. С другой стороны, сам российский военный агент ясно осознавал, что черногорцы воюют неблестяще. Например, в рапорте от 18(31 октября) 1912 г. он анализировал действия Южного отряда, штурмовавшего укрепление Тарабош, так: «К чрезвычайно неэнергичному образу действий всего отряда вообще, а его артиллерии, в частности, следует прибавить еще крайне слабое наблюдение за полем сражения. Почти ежедневно повторяются случаи, что турецкая артиллерия, иногда в течение часа и более, безнаказанно наносит потери случайно выставившейся черногорской пехоте, а в это время черногорская артиллерия молчит, даже не пытаясь заставить прекратить неприятельский орудийный огонь. Такая халатность, невидимому, настолько бодрит турок, что вчера 17 октября они осмелились в течение 5–8 минут тянуть прямо по гребню позиции какую-то тяжесть на 12 лошадях, а когда черногорцы собрались, наконец, открыть огонь, то турки уже давно успели скрыться за горою»{419}. В следующем сообщении Потапов писал, как турки, воспользовавшись тем, что черногорцы плохо охраняют свои позиции, неожиданно напали на один из батальонов, тут же перебили офицеров, чем вызвали панику среди рядовых, многие из которых бежали, побросав ружья. Солдаты бежали с такой поспешностью, что их не мог остановить ни командир бригады (он обещал каждому, кто остановится, дать медаль, но бойцы ответили: «Оставайся сам. Мы навесим тебе три медали»), ни сам начальник колонны, бросавший им вдогонку камни{420}. В общем, Потапов признавал, что черногорское войско сохранило «присущие милиции качества». Поэтому уже в начале Первой балканской войны было ясно, что чрезмерные территориальные претензии короля Николая не подкрепляются военной силой.

Тогда в ход пошли другие, невоенные средства. Черногорский двор через своих княгинь стал оказывать давление на российское правительство самым грубым образом. То, что не смогли сделать черногорские войска, должна была за них сделать российская дипломатия. Узнав, что великие державы сошлись на необходимости создать независимую и нейтральную Албанию, а значит Скутари останется в этом новорожденном государстве, черногорское лобби стало требовать защиты королевских претензий. Это красноречиво описано в мемуарах В.Н. Коковцева. 24 декабря 1912 г. его посетила жена великого князя Петра Николаевича Милица и продолжала в течение полутора часов требовать передать Николаю II «пожелания ее родителя», изложенные письменно: «1. Россия должна дать совершенно определенные указания нашему лондонскому послу не подписывать никакого соглашения по ликвидации Балканского вопроса, если только Скутари не будет признано за Черногорией». «Если это условие не будет принято, Черногория готова ринуться на Австрию и предпочитает погибнуть в неравном бою, лишь бы не лишиться плодов своих побед (которых, как мы видели, почти не было. — В.Х.)». «2. Северная граница Албании должна быть проведена так, чтобы Ипек и Дьяково отошли непременно к Черногории». «3. Обещанная государем помощь мукою и кукурузою должна быть послана как можно скорее, иначе будет поздно, и население, лишенное продовольствия, вымрет от голода». «4. Черногорская артиллерия окончательно изношена, орудия более не пригодны к бою, патроны расстреляны, и необходимо также немедленно послать три батареи из 6 скорострельных пушек нового образца, каждая с 1000 снарядов на каждое орудие, а также выслать по 1000 снарядов на все старые орудия и 20 млн. патронов для всех трехлинейных винтовок, предоставленных в свое время Черногории»{421}.

Сегодня эта смесь нахальства и нищеты выглядит смешно, но тогда Коковцеву было не до смеха. Первые же попытки объяснить княгине нелепость подобных требований были оборваны резким гневным тоном, «переходившим в запальчивость»: «Мой отец поручил мне прямо сказать здесь (т. е. передать государю), что уложивши не менее 8 тыс. человек, он уверен, что в состоянии взять Скутари, и желает знать обеспечит ли в таком случае Россия, что Скутари останется за ним?». На такую прямоту Коковцев ответил прямым вопросом: черногорцы, готовясь действовать наперекор великим державам, могут спровоцировать Австрию на военные действия. Они ждут, что Россия начнет их защищать, давая повод к большой европейской войне? Милица была ошеломлена такой перспективой и несколько сбавила тон: «Ну зачем же ставить вопрос так прямолинейно? Если Россия на самом деле заявит свое желание настойчиво… то Австрия не посмеет угрожать войной, мы будем иметь то, что нам необходимо»{422}.

Этот диалог хорошо показывает, как мало черногорский двор беспокоили возможные последствия его безудержного стремления расширяться территориально. Какое значение могут иметь опасения России спровоцировать войну в Европе, если король Николай решил во что бы то ни стало овладеть Скутари? Россия обязана помочь любой ценой, только это имело смысл в российско-черногорском военном союзе, все остальное представлялось неважным. Такое понимание военного соглашения 1910 г. было диаметрально противоположным тому смыслу, который в него вложила российская сторона, ожидавшая от напарника ответственности, дисциплины и послушания.

По поводу затребованной артиллерии Коковцев, конечно, ответил отказом: «Я сказал, что Россия в данное время решительно не имеет никакой возможности снабдить Черногорию артиллерией, снарядами и патронами. Это было бы нарушением нами нейтралитета, и последствия такого нарушения были бы неисчислимы для России». Великие державы не поймут Россию. К тому же «мы сами слишком небогаты артиллерией, … отстали в нашей собственной потребности в скорострельных орудиях»{423}. Единственное, в чем не отказали, — это продовольствие. Коковцев подтвердил, что скоро оно будет отправлено в Черногорию. Вся аргументация Коковцева выглядит так, как будто он говорит с несмышленым ребенком, возбужденным подростком, которого нужно успокоить и привести в чувство. Таким был союзник России — незрелым в политическом отношении и неискушенным ни в одной