Константин Романенко - Борьба и победы Иосифа Сталина

Первым погиб броненосец «Ослябя». Горели «Александр» и «Бородино». На броненосце «Суворов», который нес флаг адмира­ла Рожественского, заклинило рули, затем упали мачты, одна за другой рухнули трубы, но, превратившись в гигантский костер, пы­лающий флагман сражался до конца В половине пятого на «Суво­рове» осталась только одна мелкокалиберная пушчонка, и он про­должал вести из нее огонь. Один — против тринадцати японских кораблей. Пока не погрузился в бездну. Гвардейский броненосец «Александр III» перевернулся, люди облепили его днище, цепляясь за растущие на нем водоросли. Затонув, корабль увлек на дно всех.

В ночь на 15 мая Того атаковал остатки русской эскадры, иду­щей под флагом Небогатова. В десять часов утра остались пять вымпелов. Окруженный превосходящими силами противника, флагманский «Николай I» поставил машины на стоп и поднял сиг­нал: «Сдаюсь». После Порт-Артура, Ляояна и Мукдена японская пресса снова ликовала. Англия ликовала больше Японии — раз­гром русского флота был осуществлен чужими руками.

Война была непопулярна, но гибель флота стала ее позором, к которому никто не остался равнодушен. Известие о Цусиме ото­звалось и в Зимнем дворце, где терли глаза фрейлины, и в петер­бургских подворотнях, где в подолы фартуков сморкались далеко не сентиментальные дворники. Но уже через полчаса после докла­да императору о Цусиме дежурный адъютант Радзиевский встре­тил царя в парке, где тот «с увлечением, почти детским, стрелял из ружья по воронам...».

Зловещее слово «Цусима» больно ударило по национальной гордости. По волнам Тихого океана еще носило раздутые трупы ге­роев Цусимы, когда газеты царской России «начали оскорблять и живых, и мертвых». А по другую сторону разделявшей страну бар­рикады продолжала свой разбег революция. На заводах и фабри­ках замирали станки, вставали паровозы; застывал могучий Молох, перемалывающий в своем чреве не только сырье, но и человече­скую кровь и плоть — неотъемлемую пищу машины эксплуатации.

В июне на броненосце «Потемкин», швартовавшемся в Сева­стополе, вспыхнуло восстание моряков; в ноябре взбунтовался крейсер «Очаков». Монархия лихорадочно искала способ стравить пар всеобщего недовольства. И 6 августа российская печать обна­родовала проект закона об учреждении совещательной Государст­венной думы. Оппозиция восприняла это известие настороженно. 26—27 августа в предместье Кутаиса в усадьбе Чкония под предсе­дательством М. Цхакая прошла экстренная конференция Имеретино-Мингрельской организации РСДРП. Сразу после ее заверше­ния Иосиф Джугашвили выехал в Тифлис. Здесь на 29 августа в зда­нии тифлисской городской управы власти назначили собрание представителей общественности для обсуждения положения о «Булыгинской думе», названной так в честь первого министра царя.

Социал-демократы привели на это собрание рабочих. Но «бра­тание» революционной оппозиции с монархией не состоялось — для удаления рабочих из зала власти вызвали вооруженных городо­вых и казаков. Состоялось кровопролитное сражение, в результате которого погибло около 100 человек. Режим без обиняков растол­ковал пролетарской массе настоящий смысл монархического «указа». С убийством рабочих царская армия и полиция справля­лись успешнее, чем с внешними врагами.

Русско-японская война закончилась 23 августа Портсмутским миром, по которому Россия признала Корею сферой влияния Япо­нии. Российская империя уступила победителю Южный Сахалин и права на Ляодунский полуостров с Порт-Артуром и Дальним. И хотя песня о гордом «Варяге» скрашивала разочарование и го­речь от ущемления национальной гордости, армия утратила в на­роде уважение. Офицеры перестали носить мундиры, стараясь вы­ходить в штатском; многие уходили в отставку.

Осень Иосиф Джугашвили в очередных разъездах, посетив Кацхи, Ргани, Цхра-Цхаро, Чиатури и другие селения губернии. Среди планов, которые пытались реализовать большевики, было решение об организации похищения оружия с кутаисского воен­ного склада. Прибыв в Кутаис вместе с Чодришвили, Лошадзе и Бочаридзе, он снял дом рядом с Цейхгаузом. Организаторы акции рассчитывали сделать подкоп и вынести со склада 2 тысячи винто­вок. И хотя подкоп был начат, из-за «неблагоприятных почвенных условий» довести его до конца не удалось.

Военное поражение России усилило рост в стране революцион­ных настроений. Это способствовало сглаживанию противоречий в социал-демократической среде. В сентябре Джугашвили вернул­ся в Тифлис. Он остановился в доме № 3 на Фрейлинской улице, в квартире, снимаемой семьей Сванидзе. Впоследствии этот почти случайный эпизод привел к переменам в его личной жизни. Дом, в котором он нашел приют, включал швейную мастерскую и со сто­роны двора оказался смежным с двором Закавказского военного штаба.

«Как-то мой шурин, — вспоминал М. Монаселидзе, — отозвал меня в сторону и сообщил, что желает привести к нам на ночевку товарища Сосо Джугашвили, он просил ничего не говорить об этом его сестрам. Я был согласен. С этой поры товарищ Сталин на­чал проживать в нашей квартире... Сюда к нему приходили Камо, Миха Бочаришвили, Миша Давиташвили, Г. Паркадзе и, время от времени, М. Цхакая, Ф. Махарадзе, С. Шаумян и др.».

Михаил Монаселидзе, знавший Иосифа Джугашвили еще по семинарии, был женат на старшей сестре Александра Сванидзе Сашико. Семья Сванидзе состояла из брата Александра и трех сес­тер — Сашико, Като и Машо. Старшие сестры были известными в городе портнихами и имели широкий круг респектабельных кли­ентов. Сопровождаемые во время примерок мужьями, «шить платья» сюда приходили жены генералов и крупных чиновников канцелярии наместника, супруги офицеров и прочих значимых лиц, составлявших элиту тифлисского общества. Поэтому кварти­ра, соседствующая с «модным салоном», была гарантирована от подозрений со стороны полиции.

Революционное волнение, сотрясавшее Россию на протяжении всего 1905 года, к осени стало перерастать в шторм. Политическая стачка на Казанской железной дороге началась 7 октября; потом — встали Ярославская и Николаевская. Замерли на путях паровозы, тревожный вой фабричных гудков сменился зловещей тишиной опустевших цехов, предвещавшей приближение бури.

В этой грозовой обстановке 13 октября в Тифлисе состоялось собрание партийного актива, на котором присутствовали обе фракции социал-демократов — и меньшевики, и большевики. Раз­ворачивающиеся события требовали выработки единой линии борьбы с режимом. Иосиф Джугашвили был участником этого со­вещания партийных штабов. Через день в Тифлисе остановились предприятия, транспорт, прекратили работу электростанции, за­крылись почта и телеграф, магазины и лавки, опустели школы.

В разгар всероссийской стачки, в октябре 1905 года, Иосиф Джугашвили в прокламации пишет: «Граждане! Могучий вели­кан — всероссийский пролетариат вновь зашевелился... мы нахо­димся накануне всероссийского всенародного восстания — и час этого восстания близок».

Погрузилась во мрак и столица империи; телефон не работал, даже в дачные поселки перестали ходить поезда. Николай II укрыл­ся в Петергофе и связь с министерством поддерживал только паро­ходом придворного ведомства. Вздымавшаяся волна революции реально угрожала погребением многовекового режима. Число бас­тующих перевалило за миллион; режим судорожно искал выход из создавшегося положения, и Николая уговорили. Наступил день 17 октября.

Царь, как пустую кость, швырнул недовольному народу Мани­фест о Государственной думе — первом русском «парламенте». Это завораживающее слово «парламент» в конце XX столетия сно­ва начнет щекотать ноздри, уши и воображение новой российской «демократии», которая к этому времени уже запамятует, что все новое — давно забытое старое. Однако в 1905 году неискушенные социал-демократы пытались всерьез воспользоваться «дарованны­ми свободами».

Очевидец писал, что «после подписания Манифеста во дворце произошла бурная сцена — великие князья нападали на Нико­лая II чуть не с кулаками, женская половина дворца истерически рыдала». А на улицах обнимались одураченные люди. Манифест сбил с толку многих, даже умных. Толпы студентов, сняв фуражки, носили по улицам портреты царя, «среди юных бледных курсисток развевалась широкая борода Стасова», а великий Репин спешил за­печатлеть на холсте сцену вихря, «могучей людской лавины, сме­тавшей по пути: городовых и жандармов, дворников и лотошни­ков».

Весть о Манифесте стала распространяться быстро, но до про­винции она доходила с искажениями. Впрочем, напуганные «сво­бодами» власти сами сначала сознательно извращали информа­цию. Манифест царя был уступкой, но самодержец не капитулиро­вал — он отступил. В Манифесте Николай II обещал предоставить Государственной думе законодательные права; провозглашались свобода слова, собраний, союзов, свобода совести и неприкосно­венность личности.