Сергей Волков - Трагедия русского офицерства

В двух крупнейших центрах — Харькове и Киеве дело обстояло по-разному. В Харькове об армии уже хорошо знали, но украинские власти препятствовали деятельности ее представителей, и никаких собраний проводиться не могло. Сначала на Дон уезжали одиночки или маленькие группы — тайно или с ложными документами, но потом стали выезжать и большими партиями, организованно и даже с оружием. Всего выехало около 2000 офицеров, гораздо меньше того, что могло бы быть. Киев же дал ничтожное пополнение: помимо особой трудности работы для представителей Добровольческой армии, местное офицерство «укрылось» постановлением какой-то группы офицеров, побившего все рекорды непонимания обстановки и лицемерия («Мы должны быть в полной готовности, ввиду скорого восстановления неделимой России под скипетром законного Монарха силами самого русского народа»), обращавшимся к населению с просьбой «поддержать, помочь офицерам пережить невзгоды революционного времени и оберечь их, жаждущих подвига во благо Родины, от вторжения их во всевозможные авантюры». Несмотря на очевидную постыдность ожидания освобождения «силами народа» без их участия и саму смехотворность его, за демагогическую идею «сохранения себя для будущего» охотно ухватились все слабые духом. Действительно, просившие «оберечь их от втягивания в авантюры», оказались неспособны «оберечь» себя[549].

В отношении добровольцев армия была связана контрактом (первый период контракта для старых добровольцев закончился в мае, второй — в сентябре, третий — в декабре). Однако 25 октября был издан приказ № 64 о призыве в армию всех офицеров до 40 лет. При этом освобождавшимся из армии добровольцам предлагалось либо подвергнуться призыву, либо покинуть территорию армии в семидневный срок. 7 декабря приказом № 246 четырехмесячные контракты были окончательно упразднены. Как подчеркивает Деникин, «к чести нашего добровольческого офицерства надо сказать, что приказы эти не только не встретили какого-либо протеста, но даже не привлекли к себе в армии внимания — так твердо сложилось убеждение в необходимости и обязательности службы»[550].

С середины ноября, после взятия Ставрополя, на территории армии (главным образом в Ростове и Таганроге) была проведена мобилизация офицеров. Это были те, которые в свое время не желали поступать в армию. «Неловко чувствовали себя эти офицеры, хорошо обмундированные, одетые по зимнему, прибывшие с полными чемоданами. Чтобы загладить свою вину они проявляли себя до щепетильности дисциплинированными, готовыми перенести все тяжести службы, быть такими же, как остальные. Но… у них не будет марковской воли, порыва»[551]. В конце ноября 1918 г. мобилизация офицеров была назначена и в Крыму, но проходила вяло, и из большого числа офицеров, находившихся в Крыму, явилось сравнительно мало. К тому же боеспособного рядового элемента явилось мало, зато много калек и стариков (в Симферопольский офицерский полк, например, были назначены 4 полковника, бывшие командиры полков в Великую войну)[552].

Другими источниками пополнения армии были прибытие бывших пленных офицеров из-за границы и организованных офицерских отрядов с Украины после крушения гетманского режима. Из Екатеринослава в Крым отошло 400 офицеров. В Одессе в начале 1919 г. при союзниках ген. Тимановский развернул формирование 4-й «Железной» стрелковой дивизии (до войны стоявшей в городе) надеясь на десятки тысяч офицеров, — местных и осевших с начала революции, не желавших ехать на занятые большевиками территории, а также недавно бежавших от них с Украины. К марту его бригада насчитывала 5 тыс. чел. (3350 штыков и 1600 сабель), были и другие русские формирования, но после эвакуации Одессы они распались, а бригада, брошенная французами, в половинном составе перешла румынскую границу и отказавшись разоружиться, прибыла в Новороссийск[553].

В начале 1919 г. стали прибывать офицеры из плена. Эшелоны шли через Смоленск и Харьков, многие, зная о Добровольческой армии, прибыли в Донбасс. Прибывшим был дан длительный отпуск и право выбора части. До 20 попало в Марковский полк, где были встречены с уважением: это были кадровые офицеры 1-й пехотной дивизии, до войны стоявшей в Смоленске, где жили их семьи; однако они в городе не остались[554]. В течение 1919 г. продолжали прибывать небольшие партии офицеров из-за границы — как пленных, так и оказавшихся там после революции. Прибыли, в частности, офицеры «Легиона Чести», сформированного из солдат русской бригады во Франции и воевавшего на французском фронте до самого конца мировой войны[555]. С начала 1920 г. в Русскую Армию в Крыму стали прибывать офицеры с ликвидированных к тому времени белых фронтов. В октябре 1920 г. в Крым прибыло около 400 офицеров из Северной армии, отошедших в Норвегию и Финляндию[556].

Особенно большое пополнение поступало на освобожденных армией от большевиков территориях, однако процент добровольцев в этой массе снизился. Как отмечал Деникин: «Ряд эвакуаций, вызванных петлюровскими и советскими успехами (Украина), и занятие нами новых территорий (Крым, Одесса, Терек) дали приток офицерских пополнений. Многие шли по убеждению, но еще больше по принуждению»[557]. Для определения в армию офицеров, находившихся на занятых большевиками территориях создавались специальные реабилитационые комиссии. Через них, в частности, должны были пройти, чтобы реабилитировать себя в государственной измене, все офицеры, служившие в гетманской армии (в чем нашло свое отражение крайне враждебное отношение Деникина к гетману Скоропадскому)[558].

После начала наступления в мае 1919 г. пополнение частей добровольцами и мобилизованными офицерами происходило часто совершенно самостоятельно, властью командиров полков, и даже рот. Так, в Купянске марковцами было дано распоряжение о регистрации находящихся в городе и уезде офицеров. Их зарегистрировалось около 100 ч и через два дня они явились в полной походной форме для зачисления в полк. В Ливнах в конце сентября в 1-й Марковский полк влилось около 100 местных офицеров. Пленным предпочитали мобилизованных, и в города направлялись из полков офицеры-уроженцы этих городов, которые должны были агитировать земляков, убеждать местные власти отпустить в полк мобилизованных, а офицеров освободить от прохождения реабилитационных комиссий. В Александровске желающих поступить в Марковский полк набралось свыше 1000, но явилось на погрузку 400, а в полк прибыло 240, из Екатеринослава — 50–60. Офицеров в этих городах были многие сотни, но они предпочитали «реабилитироваться»[559]. Некоторые командиры не сторонились офицеров, перешедших от красных и усиленно набирали их в свои части. Когда после взятия Харькова в Ростов прибыло до 350 офицеров из занятых мест, командир 2-го Корниловского полка капитан Пашкевич, испросив разрешение на набор офицеров из этой партии, отобрал из них 240 ч и отправил в свой полк не дожидаясь отзывов реабилитационных комиссий[560].

Тем не менее приток в армию офицеров с территорий, находившихся под властью большевиков, порождал немало проблем. Во-первых, необходимость прохождения реабилитационных комиссий помимо того, что занимала много времени, вызывала недовольство офицеров, хотя значительная часть их, уклонившаяся в свое время от поступления в Добровольческую армию по соображениям личной безопасности, едва ли имела право возмущаться выражаемым теперь недоверием. Однако некоторые старшие офицеры считали этот порядок безусловным злом. Б. А. Штейфон, в частности, высказывал следующие впечатления о работе регистрационных комиссий в Харькове, где жили несколько тысяч офицеров: «Подавляемые этим числом, комиссии изнемогали от непосильной работы, и регистрация крайне затягивалась, создавая атмосферу нервности и разочарования… На наших регистрациях офицерам тоже надо было, прежде всего, оправдываться. Если вопросы «оправдания» затрагивали бы только тех, кто вольно или невольно служили в красной армии, это имело известный смысл. К сожалению, «обвинялись» все, кто по тем или иным причинам проживал на территории, занятой советской властью, хотя и был в подавляющей массе, внутренне непримиримым врагом этой власти. Офицерство, встречавшее «свою» белую армию с энтузиазмом и яркими надеждами, быстро теряло порыв первых дней, считало себя несправедливо обиженным и мучительно переживало свою трагедию. После демобилизации 1917–1918 гг. на юге России проживало не менее 75 тыс. офицеров. 75–80 % этой массы было настроено, несомненно, жертвенно и патриотично, но мы не умели полностью использовать эти настроения… Офицеры, простояв много дней в очередях (в одном из крупных городов комиссия за три дня успела зарегистрировать лишь офицеров с фамилиями на «А»), переставали туда являться, а стали сами поступать в те или иные части. Приняв новых офицеров, каждый полк частными путями быстро выяснял и прошлое этих офицеров, и их политические исповедания. Почти всегда находились однополчане, однокашники или просто знакомые. Для объяснения офицерский психологии тогдашнего времени, является интересным нижеследующий факт: в Харькове, еще в мирное время стоял полк 31-й дивизии, и офицеры этих частей в числе нескольких сот человек воздерживались от немедленного поступления в Добровольческую армию. Они верили, что будут воссозданы их родные части и личным почином образовали свои, очень сильные духом и числом ячейки»[561].