Время в средневековом городе - Коллектив авторов

с Христом, его учениками, раннехристианскими святыми и мучениками фигурирует также Арнульф Мецский (в инициале «D» на fol. 91r представлены фрагменты его жития), а дополнен самым полным на момент создания мартирологом с указанием дней поминовения всех предстоятелей[32].

Арнульф – единственный епископ Меца, чьи деяния удостоились визуализации. Здесь следует отметить один важный момент, на который историки, кажется, до сих пор не обращали внимания. Арнульф совершил много чудес при жизни и после смерти, однако для изображения были выбраны только те чудеса, которые святой сотворил в статусе епископа. Пространство внутри инициала разделено крестообразно на четыре части. Повествование начинается в левом верхнем углу и движется слева направо и сверху вниз, повторяя порядок чтения книги. Сначала мы видим Арнульфа изгоняющим демонов из бесноватой женщины на глазах у толпы во время совершения крестного хода вокруг города, затем молящимся в церкви Св. Креста об избавлении от аналогичных страданий другой бесноватой, далее исцеляющим прокаженного посредством Таинства Крещения и, наконец, через Причастие спасающим от смерти маленького сына некоего тюрингского аристократа по имени Нутилон – согласно тексту жития отец уже собирался отрубить умирающему голову и предать его тело сожжению по языческому обычаю (на миниатюре Нутилон показывает рукой на фигуру идола в виде собаки или волка, установленную на постаменте за его спиной; за постаментом бьется в конвульсиях еще один бесноватый – элемент, очевидно, призван явить зрителю дьявольскую сущность идола). Для Дрогона, таким образом, память о своем славном предке была неотделима от истории кафедры. Высокая должность и связанное с ней служение церкви и государству, Богу и королю – вот главное достоинство истинного пастыря.

В начальной части мартиролога на fol. 127v есть маргинальные пометы, оставленные двумя руками[33] второй половины IX – начала Х в., при помощи которых с опорой на письменную и устную традиции дополнительно воссоздается историко-сакральный ландшафт Меца. Записи эти лаконичны, но примечательны. Так, напротив имени Климента, первого епископа города, указано, что тот построил церковь блаженного Петра в амфитеатре (что полностью соответствует рассказу Павла Диакона[34] и, вероятно, позаимствовано непосредственно из текста «Деяний», а значит, представляет собой прямую отсылку к ним же, понятную для читателя того же круга), а также церковь св. Климента, в которой сам же и упокоился (Ipse construxit ecclesiam beati Petri in amfiteatrum et ecclesiam sancti Clementis ubi ipse requiescit). В свою очередь, с именем Пациенса, четвертого по счету епископа, связывают появление церкви св. Арнульфа (Ipse construxit ecclesiam sancti Arnulfi ubi ipse requievit). Характерно, что Павел Диакон на сей счет ничего не сообщает, так что, по-видимому, здесь мы имеем дело с позднейшей устной традицией, формирование которой не прекращалось[35].

Отметим также, что во втором и третьем случае приводятся поздние названия церквей (например, церковь св. Арнульфа изначально была посвящена Св. Апостолам[36]), видимо, как более актуальные на момент появления маргиналий. Позднейшие комментаторы либо вовсе не знали оригинальных названий, либо, что более вероятно, не считали эту информацию ценной и полагали, что ею можно пренебречь ради решения других, куда более важных задач – существенного удревнения истории отдельных церквей, наиболее значимых для формирования городского сакрального ландшафта, с одной стороны, и напоминания о ключевых творцах этого ландшафта – с другой. В любом случае, перед нами еще одно свидетельство того, сколь специфическим образом в кругах каролингского клира функционировала живая историческая память, демонстрировавшая удивительную гибкость, подвижность и способность быстро адаптироваться к его актуальным потребностям.

А.И. Сидоров

1.2. Древнейшее прошлое Милана в сочинении Гальвано Фьяммы «Politia novella»[37]

Имя доминиканского писателя Гальвано Фьяммы (ок. 1283 – после 1344)[38] за последнюю пару лет обрело широкую известность благодаря открытию в одном из списков его «Всемирной хроники» (Chronica universalis) сведений о заокеанской земле «Маркалада»[39]. Последняя, по-видимому, соответствует легендарному Маркланду скандинавской традиции, что, в свою очередь, придает иное звучание теме доколумбовых путешествий в Америку. Быстро раскрученный мировыми СМИ сюжет, однако, не должен заслонить ту важную роль, которую Гальвано на протяжении первой половины XIV в. играл в легитимации правившего Миланом дома Висконти, а также в прославлении ломбардских древностей как таковых. Один из вариантов довольно необычной репрезентации истории Милана и его окрестностей представлен в сочинении Гальвано «Politia novella» (Новая полития)[40], до сих пор не часто привлекавшем внимание ученых-историков[41] – очевидно, в силу небольшого объема и «общей недостоверности» рассказа.

Сегодняшний интерес к «Новой политии» связан с ее включенностью в процесс глубокой трансформации того корпуса легенд о заселении Италии (и основании здесь первых городов), который обычно ассоциируется с римским влиянием и представлен многочисленными сведениями о «троянском происхождении» отдельных сообществ и/или правящих династий. В период последней трети XIII–XIV вв. «исключительная древность» целого ряда итальянских городов начинает обосновываться иначе: авторы соответствующих исторических сочинений продвигают на роль «героев-основателей» не уцелевших троянцев, но персонажей, которые в равной мере соотносимы и с греко-римской, и с библейской традицией[42]. Одним из городов, обретавших в воображении ряда итальянских писателей того времени максимально древние корни, был Милан.

Историки, обсуждавшие миланское прошлое до начала треченто, использовали, прежде всего, сведения римской традиции (в частности, знаменитый рассказ Тита Ливия, который относил основание города ко времени правления Тарквиния Приска[43]), а также производные от нее версии. Хотя еще Исидор Севильский в «Этимологиях» писал о сыне Иафета (т. е. внуке Ноя) Тубале, как о возможном родоначальнике не только иберов (испанцев), но и италов[44], данное известие до поры не особо увлекало ломбардских авторов, которые довольствовались указанием на троянское происхождение многих городов Ломбардии[45]. Желание максимально углубить истоки городского сообщества (попутно масштабировав и сам принцип генеалогического превосходства над соседними центрами), по всей видимости, следует связывать с укреплением власти Висконти в 1311–1322 гг. (т. е. во время второго – «графского» – правления Маттео I)[46].

В написанной между 1317 и 1322 гг. «Истории Амвросиева града»[47] нотарий Джованни да Черменате упоминает о сыне Тубала («qui Ispanos et Italos genuit»)[48] – Субре (Subres)[49]. Это имя, определенно, соотносится с названием кельтского племени инсубров, которым в античной традиции приписывалось заселение Цизальпинской Галлии. По словам Джованни, Субр «еще при жизни прадеда» (Ноя) выстроил в междуречье Тичино и Адды (т. е. в местности, где позднее возник Милан) город Субрию. Данное название позднее якобы распространится и на окрестные земли[50]. Лишь после основания Субрии в Италию прибывает прадед Субра Ной с двумя