Реформация - Уильям Джеймс Дюрант

к протестантам, сомневаясь в искренности намерений папы предложить собор,6 и что эрцгерцог Фердинанд жаловался, что не может найти ни одного исповедника, который не был бы блудником, пьяницей или невеждой.7 Павел повторил попытку в 1536 году; он поручил Питеру ван дер Ворсту договориться с лютеранами о соборе, но Питер получил отпор со стороны курфюрста Саксонии и ничего не добился. Наконец Павел предпринял кульминационную для Церкви попытку достичь взаимопонимания со своими критиками: он послал на конференцию в Ратисбон кардинала Гаспаро Контарини, человека, не вызывавшего сомнений в искренности католического движения за реформы.

Мы не можем не выразить сочувствия старому кардиналу, который в феврале и марте 1541 года отважно преодолевал снега Апеннин и Альп, стремясь увенчать свою жизнь организацией религиозного мира. Всех в Ратисбоне поразили его скромность, простота и доброжелательность. Со святым терпением он выступал посредником между католиками Экком, Пфлугом и Гроппером и протестантами Меланхтоном, Буцером и Писториусом. Было достигнуто соглашение по вопросам первородного греха, свободы воли, крещения, конфирмации и святых орденов, и 3 мая Контарини радостно написал кардиналу Фарнезе: «Да будет прославлен Бог! Вчера католические и протестантские богословы пришли к соглашению по доктрине оправдания». Но в вопросе о Евхаристии приемлемого компромисса найти не удалось. Протестанты не хотели признавать, что священник может превратить хлеб и вино в Тело и Кровь Христа, а католики считали, что отказ от транссубстанциации означает отказ от самого сердца Мессы и римского ритуала. Контарини вернулся в Рим, измученный неудачей и горем, и был заклеймен как лютеранин жесткими ортодоксальными последователями кардинала Караффы. Павел и сам не был уверен, что сможет принять формулы, подписанные Контарини; однако он оказал ему дружеский прием, и назначил его папским легатом в Болонье. Там, через пять месяцев после его прибытия, Контарини умер.

Религиозная политика становилась все более мутной и запутанной. Павел задавался вопросом, не приведет ли примирение протестантов с церковью к тому, что Карл V получит настолько единую и мирную Германию, что император сможет повернуть на юг и соединить свои северные и южные итальянские владения, присвоив папские государства и покончив с временной властью пап. Франциск I, также опасаясь умиротворения Германии, обвинил Контарини в том, что тот позорно сдался еретикам, и обещал Павлу полную поддержку, если папа решительно откажется от мира с лютеранами8 — с которыми Франциск искал союза. Павел, по-видимому, решил, что религиозное взаимопонимание будет политически губительным. В 1538 году с помощью блестящей дипломатии он заставил Карла и Франциска подписать перемирие в Ницце; затем, обеспечив Карлу безопасность на западе, он призвал его обрушиться на лютеран. Когда Карл приблизился к победе (1546), Павел отозвал папский контингент, который отправил ему навстречу, поскольку снова затрепетал, чтобы у императора, не имеющего в тылу протестантской проблемы, не возникло искушения покорить всю Италию. Папа стал протестантом pro-tempore и рассматривал лютеранство как защитника папства — так же, как Сулейман был защитником лютеранства. Тем временем другой его щит против Карла — Франциск I — вступал в союз с турками, которые неоднократно угрожали вторгнуться в Италию и напасть на Рим. Можно простить некоторую нерешительность папы, которого преследовали и осаждали, который был вооружен горсткой войск и защищался верой, которую, казалось, лелеяли только слабые. Мы понимаем, насколько малую роль играла религия в этой борьбе за власть, когда слышим комментарий Карла папскому нунцию, узнавшему, что Павел обращается к Франции: папа, сказал император, подхватил в старости инфекцию, которую обычно приобретают в молодости, morbus gallicus, французскую болезнь.9

Павел не остановил протестантизм и не провел никаких существенных реформ, но он оживил папство и вернул ему величие и влияние. Он до конца оставался папой эпохи Возрождения. Он поощрял и финансировал работы Микеланджело и других художников, украшал Рим новыми зданиями, украсил Ватикан Залом Регия и Капеллой Паолина, участвовал в блестящих приемах, приглашал к своему столу прекрасных женщин, принимал при своем дворе музыкантов, буффонов, певиц и танцовщиц;10 Даже в свои восемьдесят лет этот Фарнезе не был баловнем. Тициан передал его нам в серии сильных портретов. На лучшем из них (в Неаполитанском музее) семидесятипятилетний понтифик еще крепок, его лицо изборождено проблемами государства и семьи, но голова еще не склонилась перед временем. Три года спустя Тициан написал почти пророческую картину (также в Неаполе), изображающую Павла и его племянников Оттавио и Алессандро; Папа, теперь согбенный и изможденный, кажется, подозрительно спрашивает Оттавио. В 1547 году сын Павла Пьерлуиджи был убит: В 1548 году Оттавио восстал против отца и заключил соглашение с врагами Павла о превращении Пармы в императорскую вотчину. Старый Папа, побежденный даже своими детьми, предался смерти (1549).

Юлий III (1550–55) неправильно назвал себя; в нем не было ничего от мужественности, силы и грандиозных целей Юлия II; скорее, он возобновил легкие пути Льва X и наслаждался папством с приятной расточительностью, как будто Реформация умерла вместе с Лютером. Он охотился, держал придворных шутов, играл на крупные суммы, покровительствовал корриде, сделал кардиналом пажа, который ухаживал за его обезьянкой, и в целом дал Риму последний вкус язычества эпохи Возрождения в морали и искусстве.11 За пределами Порта-дель-Пополо он велел Виньоле и другим построить для него красивую виллу папы Джулио (1553) и сделал ее центром художников, поэтов и празднеств. Он мирно приспособился к политике Карла V. Он несвоевременно заболел подагрой и пытался вылечить ее постом; этот папский эпикуреец, похоже, умер от воздержания,12 или, как говорят другие,13 от рассеянности.

Папа Марцелл II был почти святым. Его нравственная жизнь была безупречной, благочестие — глубоким, назначения — образцовыми, усилия по реформированию Церкви — искренними; но он умер на двадцать второй день своего понтификата (5 мая 1555 года).

Как бы давая понять, что Контрреформация достигла папства, кардиналы возвели к власти душу и голос реформаторского движения в Церкви, аскета Джованни Пьетро Караффа, принявшего имя Павел IV (1555–59). К семидесяти девяти годам он был непоколебим в своих взглядах и посвятил себя их реализации с твердостью воли и интенсивностью страсти, едва ли свойственной человеку его лет. «Папа, — писал флорентийский посол, — человек из железа, и камни, по которым он ходит, испускают искры».14 Он родился в окрестностях Беневенто и носил в своей крови жар южной Италии, а в его глубоко запавших глазах, казалось, всегда горел огонь. Его нрав был вулканическим, и только испанский посол, поддерживаемый легионами Алвы, осмеливался перечить