Пётр Кошель - История сыска в России, кн.1

Очерк структуры III Отделения был бы неполон, если умолчать о заграничной агентуре. Дипломатический шпионаж существовал издавна. Агенты его комплектовались преимущественно из иностранцев и давали сведения не только по вопросам международной политики, но освещали и внутреннюю жизнь, и революционное движение европейских государств. Дело это, однако, было распылено по различным ведомствам и только с 30-х годов начинает объединяться в руках III Отделения.

Непосредственным толчком явилось польское восстание 1830—1831 годов и появление польской эмиграции. По словам официального отчёта, «с 1832 года начинается ряд командировок чинов III Отделения за границу как для изучения на месте положения дел, так и для приискания надёжных агентов и организации правильного наблюдения в важнейших пунктах. Следя за деятельностью польских выходцев, поселившихся в Западной Европе, Отделение вместе с тем получало точные сведения о внутреннем политическом положении европейских государств, о деятельности и направлении различных политических партий, о силе и настроении правительств и об отношении их к России». В 40-х годах к польской эмиграции присоединилась эмиграция русская. Ещё в 1843 году III Отделение обратило внимание на деятельность первых русских выходцев: князя Петра Долгорукого и Ивана Головина во Франции и Бакунина в Швейцарии… В 1848 году к числу русских выходцев присоединился и Герцен. Слежка за эмиграцией была поставлена, впрочем, тоже довольно кустарно. В Париже действовал Яков Толстой, разоблачённый уже в 1848 году. В Австрии и Пруссии приходилось больше рассчитывать на содействие местных полицейских учреждений, чем на собственные силы. Возложение же сыщических обязанностей на русских дипломатов не всегда приводило к желанным результатам. Как писал в 1858 году Герцен, «все дельные русские дипломаты ясно понимают, что ничего нет общего между сношениями России с другими державами и вертепом III Отделения. Делать жандармов из послов – изобретение Николая».

Основной задачей Отделения была борьба с крамолой: в николаевскую эпоху борьба эта была чрезвычайно облегчена, и III Отделение, при всех дефектах своей организации, относительно справлялось с работой. Во всяком случае, в это время у жандармов не было крупных политических провалов, и даже в грозный для всей Европы 1848 год Дубельт в письме к находившемуся за границей В.А.Жуковскому мог с удовлетворением констатировать: «У нас все тихо, благополучно, и мы должны благодарить Господа Бога, что он вручил нас такой благодетельной державной деснице».

Этот общественный застой имел вполне ясные причины. Характеризуя политику николаевского правительства и самого Николая, поскольку он был немалой спицей в государственной повозке, мы замечаем некоторую свойственную этому времени двойственность. Она вытекала не из каких-нибудь личных качеств императора, а из противоречивости основных линий развития николаевской России. Вот что писал историк М.Покровский: «Промышленный капитализм уже был налицо и боролся за власть с торговым, но последний пока был настолько силён, что не шёл ни на одну явную уступку, стараясь закупить своего соперника тайными поблажками». Эта борьба промышленного и торгового капитала и взаимное их друг к другу приспособление и определяют расстановку классовых сил эпохи.

Если в предшествующий период русское сельское хозяйство интенсивно работало на внешний рынок и помещичье хозяйство начинало поддаваться новым промышленно-капиталистическим формам, то начиная с 20-х годов картина резко меняется Мировой хлебный рынок очень сильно снизил цены на хлеб, и это обстоятельство вплоть до 50-х годов XIX века держало русское помещичье хозяйство в плену крепостных отношений. Отсутствие денег в корне пресекало всякие размышления о замене крепостного труда вольным; таким образом, низкие хлебные цены были лучшим оплотом крепостного права, нежели всяческие «крепостнические вожделения» людей, власть имеющих. И дворянство во всей своей массе остаётся верным престолу, охраняющему устои крепостного права. Если иногда помещику приходится потесниться для промышленника, а иногда поделиться доходом с чиновником, то эти мелкие неприятности могли подвигнуть только на две-три недовольные фразы, конечно, шёпотом.

Никакой оппозиции правительству, даже пассивной, дворянство не показывает, тем более, что находится от него в прямой материальной зависимости. Когда в 1839 году французский маркиз де Кюстин, наблюдая нравы российского дворянства, удивился всеобщему раболепию перед престолом, ему объяснили, что большая часть дворянских имений заложена в государственном банке и Николай является не только первым дворянином своего государства, но и первым кредитором своего дворянства. Это – не случайное объяснение, придуманное для любопытствующего иностранца, а официальная точка зрения. III Отделение всерьёз полагало, что толчком, побудившим декабристов на террор против царской фамилии, было желание освободиться от своего кредитора. «Самые тщательные наблюдения за всеми либералами, – читаем мы в официальном докладе шефа жандармов, – за тем, что они говорят и пишут, привели надзор к убеждению, что одной из главных побудительных причин, породивших отвратительные планы людей „14-го“, были ложные утверждения, что занимавшее деньги дворянство является должником не государства, а царствующей фамилии. Дьявольское рассуждение, что, отделавшись от кредитора, отделываются от долгов, заполняло главных заговорщиков, и мысль эта их пережила…»

Если отступавшее крепостное хозяйство должно было держаться за свою главную опору – самодержавие, то развивающаяся промышленность находила в том же правительстве довольно надёжного партнёра. Внешняя политика, таможенные тарифы – всё было направлено на поддержание отечественной индустрии. Русская буржуазия, не бывшая особенно революционной в ту пору, тем не менее склонна была выступать против правительства в период своего бурного роста. Капиталисты, конечно, не возражали бы против некоторых реформ, но вовсе не рвались отстаивать их с оружием в руках.

Оставались крестьяне и рабочие. III Отделение о них не забыло. Из воспоминаний Дубельта:

«Исследуя все стороны народной жизни, отделение обращало особенное внимание на те вопросы, которые имели преобладающее значение… Между этими вопросами в течение многих лет первенствующее место занимало положение крепостного крестьянства. Отделение обстоятельно изучало его бытовые условия, внимательно следило за всеми проявлениями крепостных отношений и пришло к убеждению в необходимости, даже неизбежности отмены крепостного состояния».

Характеризуя состояние крестьянства, III Отделение замечало в своих обзорах:

«Среди этого класса встречаются гораздо больше рассуждающих голосов, чем это можно было предположить с первого взгляда. Приходя в соприкосновение с казёнными крестьянами и живя с согласия своих господ в городах, крепостные невольно учатся ценить те преимущества, коими пользуются свободные сословия». По словам шефа жандармов, крестьяне ждут не дождутся воли и готовы к новому бунту. В народных толках поминают имя и одного из малоизвестных продолжателей Пугачёва, атамана Метелкина, и готовятся к его «возвращению»: «Пугачёв попугал господ, а Мётелкин пометет их». Предполагать поэтому снижения волны крестьянских волнений не приходилось, а «так как из этого сословия мы вербуем своих солдат, оно, пожалуй, заслуживает особого внимания со стороны правительства».

И в дальнейших своих трудах III Отделение не забывало упомянуть, что в массу недовольных входит «всё крепостное сословие, которое считает себя угнетённым и жаждет изменения своего положения». А в «нравственно-политическом отчёте» за 1839 год Отделение напоминало, что «весь дух народа направлен к одной цели – к освобождению», что «крепостное состояние есть пороховой погреб под государством».

С немалым внимание относилось Отделение и к впервые появляющемуся в это время на сцене русской истории рабочему вопросу. В этом отношении жандармы оказались достаточно чуткими и сумели просигнализировать опасность, когда она только ещё зарождалась, тем более что рабочие волнения, в общем аналогичные крестьянским бунтам, подчас приобретали своеобразный организационный характер… Так, по данным III Отделения, в 1837 году «на горных заводах Лазаревых и в Пермской губернии некоторые мастеровые заводские… составили тайное общество, имевшее целью уничтожение власти и водворение вольности между крепостными крестьянами». Вольнодумные мастеровые даже выпустили прокламацию довольно яркого содержания:

«Во всех известных странах не видно таких законов, чтобы граждане государства даны были в неотъемлемое владение таковым же, как и они, людям. Но у нас, в России, напротив, издревле дворянам и гражданам, имеющим капиталы, предоставлено российскими государями полное право иметь своих крепостных людей…»