Византийская астрология. Наука между православием и магией - Пол Магдалино

изобличил себя сам, равно как и потому, чтобы не казалось, будто он гонит его из-за личного чувства. Но давайте вернемся отсюда снова туда, откуда мы ушли, чтобы не показаться некими звездоглядами и именами астрологов не затемнить суть нашей истории»[457].

Данный пассаж требует комментариев по трем пунктам: 1) техника астрологических оракулов, которая и дала повод к отступлению об астрологии; 2) та амбивалентность, которую автор выражает по отношению к астрологии и которую она приписывает своему отцу; 3) личность четырех астрологов, которые процветали в царствование Алексия.

1. Все, кто интерпретировал этот пассаж, издавая, переводя или комментируя его, предполагали, что в начале отступления, когда Анна обращается к методу или к науке оракулов, она имеет в виду астрологию вообще. Действительно, речь о ней идет ниже. Но разве кто-то, хвастаясь, что изучил астрологию, охарактеризовал бы ее как недавнее изобретение? Тот факт, что Анна перечисляет «апотелесматичнейшего» Манефона среди древних астрономов, незнакомых с методом оракулов, доказывает, что она рассматривает изобретение этого метода как более позднее, чем изобретение гороскопов, так как «Апотелесматика» (Псевдо-)Манефона — это не что иное, как классической астрологический трактат в стихах[458]. Иными словами, речь здесь должна идти о применении гороскопов к весьма особенной форме предсказания. Действительно, существует группа текстов, в основном не-опубликованных, которые описывают технику, названную во всех трех версиях «методом оракулов» (Μέθοδος χρησμῶν)[459], «Об изложении оракулов» (Περὶ ἐκθέσεως χρησμῶν) [460], «Оракул, изобретенный Валентом» (Χρῆσμα τεχνωθὲν παρὰ τοῦ Οὐάλεντος)[461]. Речь идет об особом методе вопросной астрологии, то есть интерпретации гороскопов того часа, в который консультация имела место, с целью принятия решения[462]. Техника «оракулов» отличается тем, что применяет этот гороскоп не к смыслу, а к буквальному тексту поставленного вопроса. Элементы такого гороскопа: восходящий знак, доминирующая планета, координаты солнца и луны, двенадцать мест, — переводятся в цифры, а затем вычисляются с помощью букв вопроса, взятых в качестве числовых значений, так что подсчет каждой буквы дает цифру, которая становится соответствующей буквой ответа[463]. Хотя все эти рукописи относятся к XIV в., несомненно, что данный метод восходит к гораздо более раннему периоду, так как одна из трех его рукописных традиций в значительной степени копирует сборник материалов, относящихся к X–XI вв.[464], а в другой — при описании метода приводятся в качестве примера гороскопы 1153 и 1162 гг.[465] Таким образом, можно сделать вывод, что Сиф использовал разновидность данного метода, чтобы получить оракул о смерти Робера Гвискара. Можно также сделать вывод, что «Алексиада» дает нам точное свидетельство о значении этого астрологического метода, неизвестного в древности и предположительно изобретенного византийскими или арабскими астрологами в Средние века.

2. Отношение Анны Комнины к астрологии во многом напоминает отношение Пселла, поскольку она отвергает ее практику, но демонстрирует теоретические познания в ней[466], признавая астрологию настоящей наукой: ее лучшие знатоки дают точные прогнозы, и даже не столь компетентные более или менее попадают в цель. В сравнении с Пселлом, однако, она придает приписывает ту же амбивалентность тому императору, который стал предметом ее биографии: Алексей, по ее словам, почитал астрологов как философов, но боролся с изучением астрологии, чтобы сохранить веру в своем народе. Следует отметить, что в «Алексиаде» поведение Алексея по отношению к астрологам противоположно поведению древних императоров, например, Тиберия, Нерона и Домициана, какими византийцы знали их по историческим трудам Диона Кассия. Вместо того, чтобы казнить некомпетентного астролога, предсказавшего его кончину, Алексей позволил ему спокойно жить в Константинополе, а затем, не оставив при себе того, чья некомпетентность была доказана, выслал его из столицы, опасаясь развратить молодежь. Как и у Пселла, именно благочестие, а не скептицизм или боязнь предательства объясняют его недоверие к астрологии. Однако возникает вопрос, не преувеличивает ли Анна это недоверие, чтобы усилить контраст со склонностью Мануила I, внука Алексея, советоваться с астрологами. О том, что у Алексея было меньше сомнений, чем у его дочери, как мне кажется, свидетельствует еще один пассаж из «Алексиады», где она рассказывает о появлении в 1106 г. кометы, возвестившей о вторжении в Эпир Боэмунда, сына Робера Гвискара[467]. Чтобы понять значение этого явления, император призывает ученых, как это делали Лев VI и Иоанн I Цимисхий в 907 и 975 гг. Но, в отличие от тех историков, которые описывали эти события, Анна Комнина делает все, чтобы лишить это совещание какого-либо астрологического содержания. По ее словам, Алексей устроил его, чтобы успокоить умы, хотя сам уделял мало внимания комете, которую принимал за вполне естественное явление. Она умалчивает о мнении профессионалов, но упоминает реакцию одного дилетанта — эпарха Города Василия, с которым Алексей также советовался: Василий, тщательно изучив комету перед заходом солнца, заснул в недоумении и увидел во сне святого Иоанна Богослова, который явился сообщить ему, что комета действительно означала вторжение и поражение «кельтов». Причина, по которой Анна отрицает какое-либо астрологическое значение у этого инцидента, становится ясна, когда мы обнаруживаем, что она написала это после появления другой кометы, предшествовавшей прибытию II Крестового похода[468]. По словам Мануила Комнина, защищая астрологию, «тогдашние специалисты (οἱ τότε τεχνῖται)» могли также предсказать появление германской армии, «а особенно знавшие, что такая же звезда явилась и во дни славного среди царей кира Алексея, деда моей царственности, когда и в то время западные народы собирались пройти через землю Романии»[469].

3. Таким образом, положение астрологов при Алексее I Комнине было даже лучше, чем представляет его дочь. Что касается их личностей, то они столь же достоверны, сколь и ясны, так как из четырех упомянутых здесь астрологов только афинянин Катананк нигде больше не засвидетельствован. Сиф — это не кто иной, как магистр и философ Симеон Сиф, уроженец Антиохии[470], автор научных трудов по физике, астрономии и диетологии, которые он посвятил императору Михаилу VII Дуке[471], а также перевода с арабского на греческий восточной басни «Калила и Димна», сделанного по заказу Алексея I[472]. В этих текстах нет ничего астрологического, но ученый, знакомый с астрономией, медициной и арабским языком, не мог оставаться в неведении относительно астрологии. Кроме того, большой сборник астрологических текстов, Vat. gr. 1056, сохранил под именем «этого Сифа» (τοῦ Σὴθ ἐκείνου) фрагмент трактата о положениях, размерах и влияниях неподвижных звезд[473]. Что речь действительно идет о Симеоне Сифе, как мне кажется, ясно из следующих его трудов: 1) трактата по астрономии, где он утверждает, что показал