Государственная Дума Российской империи, 1906–1917 гг. - Александр Федорович Смирнов

Ознакомительный фрагмент

изложил Э. Ю. Нольде программу одновременной работы над двумя проектами, то есть «наш» надобно уточнять, вносить в него поправки, учитывая замечания экспертов, и одновременно взять у госсекретаря экземпляры Проекта № 1 и его разослать министрам, и вынести на обсуждение Совмина.

И письма Витте, и «расследование», воспоминания Таганцева весьма характерны в плане отражения «духа времени». Обратим внимание на понятийный аппарат, словоупотребление героев нашего расследования. Для графа Витте законотворчество — это «стряпня». Для академика Таганцева это священнодействие (вспомним его оценки графа М. Сперанского). Правда, позже, в тексте, созданном в 1919 г., Таганцев позволил себе называть правовые акты пасхальными куличами, выпеченными в виде шапки Мономаха, но согласитесь, что это ведь необычная высокоторжественная кулинария, а не кухонная будничная стряпня.

«Таким образом, — заключает Н. Таганцев, — официальное подготовление пересмотра Основных законов вступило в новый фазис и из лаборатории канцелярии Государственного Совета перешло в таковую же Комитета министров. Этот фазис обсуждения знаменовался выходом законотворческой работы из тиши государственных канцелярий на свет, на публику. Произошла утечка информации. Проект был опубликован и стал объектом острейшей полемики; оказался в центре политических бурь. И не случайно умнейший Лазаревский счел нужным напомнить об этом в своем учебнике государственного, конституционного права»8.

Продолжим изложение «расследования» Таганцева. Подготовленный к пересмотру и отпечатанный проект Основных законов с учетом замечаний Витте был представлен бароном графу Сергею Юльевичу 7 марта9. Хотя, сравнивая теперь этот печатный экземпляр с докладною запискою барона Нольде, о которой говорилось выше и где значились отметки премьера даже утвердительные, оказывается, что они не все были внесены в печатный экземпляр, ему 7 марта представленный, но вошли впоследствии в проект канцелярии, обсуждавшийся в Совете министров. Замечания графа на его экземпляре имели второстепенный характер, но, однако, с общею тенденциею: как бы не умалить державных прерогатив власти и не расширить безосновательные надежды подданных.

Итак, таковы выводы Таганцева, перед официальным обсуждением проекта Основных законов на заседании Совета министров премьер встречается с Э. Ю. Нольде и принимает окончательное решение не выносить на заседание уже почти готовый «наш проект» № 1.

Работу над «нашим проектом» продолжать параллельно и в тайне от министров с тем, чтобы позже, приняв официальное заключение («Меморию» Совмина), сделать по итогам обсуждения правку. Это одно из важнейших исследовательских наблюдений Таганцева сверкает в его «расследовании»10.

Автор «Пережитого» уточняет: «В моем изложении я буду пользоваться, кроме протоколов заседаний Совещания по пересмотру Основных законов, моим архивом и бумагами, любезно сообщенными мне бароном Борисом Эммануиловичем Нольде из архива деловых бумаг его покойного отца. Не буду хвастаться, чтобы я исчерпал эти материалы, но feci quod potui, faciant meliora potentes. Прибавлю, что эти данные могли бы послужить одной из основ серьезной юридико-исторической работы, которая охватила бы не только ход событий этого коренного преобразования государственного уклада России, но и дала бы возможность обрисовать фигуры главных деятелей этого периода, а в особенности графа Сергея Юльевича Витте. Много раз горевал я, что нет у меня надлежащей подготовки и таланта для такой в высшей степени поучительной работы. А как, думалось мне, хорошо бы было еще иллюстрировать это описание фигурами с полотна великого мастера Ильи Ефимовича Репина с его „Заседания Государственного Совета“. Ведь там Витте, граф Игнатьев, граф Сольский, Победоносцев, Фриш, Плеве — все это живые типы. А как схвачен сам наш последний самодержец, как на этой картине, так еще более сходно и выразительно на отдельном портрете, находившемся прежде в большом зале Государственного Совета» (с. 156).

Таганцев указывает, что в этой части «Пережитого» выступает как исследователь, хотя был участником и свидетелем пересмотра Основных законов, официально был ознакомлен со всеми проектами, как член особой комиссии графа Сольского, о правовом положении Финляндии в отношении к государству Российскому. «Все это делает из меня нечто среднее между свидетелем и послухом, замечает автор, хотя и официально ознакомлен с предположениями всех проектов Основных законов. По зрелом обсуждении вопроса я пришел к заключению, что часть не может заменить целого, а потому и решил писать об этом обсуждении Основных законов, как об отдельном любопытнейшем эпизоде перестройки в 1906 г. государственного уклада России».

Исследовательские наблюдения фактов, собранных Таганцевым, и оценка его эмпирических обобщений обязывают вести дальнейшее описание законотворческой работы премьера по двум направлениям (хотя в жизни они постоянно смешивались), а именно вначале рассмотреть, что принесли графу заказанные им экспертизы, как он их принял и учел, если учел? И внес ли в «наш проект». А затем уже, уточнив позицию премьера, заглянув в его карты, оценив его козыри, посмотреть, как он провел свою игру, то есть изложить официальное обсуждение правового акта на заседаниях Совмина.

В путешествии по лабиринту, нам графом предложенному, «ариадниной нитью» послужит «расследование» Таганцева, который пишет: «До рассмотрения проекта в Совете министров графом Витте были сделаны некоторые подготовительные экскурсии, заслуживающие документального зарегистрирования. Во 1-х, по укреплению Верховных державных прав в области внешней политики Витте обратился к профессору Федору Федоровичу Мартенсу, который был вместе с ним на мирных переговорах с Японскими уполномоченными в Портсмуте. Как видно из весьма секретной докладной записки Мартенса, Сергеем Юльевичем было предложено ему проредактировать статью Основных законов, обеспечивающую свободу действий Верховного Правительства в делах внешней политики, которую невозможно вести всегда открыто и публично, каковые постановления, по убеждению графа, существуют будто бы в Японской конституции. Профессор Мартенс с весьма твердою откровенностью удостоверил, что такого специального постановления не находится в Японской конституции, что напротив того, новейшая история Японии дает несомненное доказательство о том, что по делам внешней политики предъявлялись не только запросы в Японском парламенте, но и высказывались министерские кризисы, и как раз, например, после заключения Портсмутского мирного трактата11. Далее Ф. Ф. Мартенс заявлял, что и в конституциях или Основных законах всех других наций нет ни единого слова, обеспечивающего неограниченную свободу правительства по делам внешней политики, и в заключение профессор Мартенс ставит вопрос: желательно ли внести такое ограничение в наши Основные законы, и отвечает на это отрицательно, заявляя, что такая прерогатива Государя, во 1-х, не нужна, так как от него и без того зависит направление внешней политики, и, кроме того, от Государя же зависит назначение министра иностранных дел, а во 2-х, нет возможности изъять от всякого контроля со стороны людей, облеченных доверием народа и имеющих поручение охранять его жизненные интересы, вопросы мира и войны,