Эпидемии и народы - Уильям Макнилл

на юг из открытых степей более удаленных групп кочевников, которые пытались захватить в качестве добычи то, что они еще не были в состоянии получить в виде налогов как правители. Эта нестабильность чем-то напоминала экологическое неравновесие, характерное для какой-либо новой инфекции, и, как и в случае со многими новыми инфекциями, достигнуть полной стабильности торговли и систем защиты не удавалось никогда. Поэтому в самом деле неудивительно, что динамика торговли по Шелковому пути замедлилась, похоже, еще до середины II века н. э. в силу политических (а возможно, и эпидемиологических) сложностей вдоль его маршрута[115].

Организация морских контактов между народами Средиземноморья, Индии и Китая происходила почти в том же временном ритме. Незадолго до начала христианской эры один из греческих путешественников «открыл» муссоны Индийского океана{20}. После этого торговцы, которых индийцы называли «яванами» (то есть ионийцами), продолжали появляться на индийских берегах, отправляясь из портов на Красном море, хотя оценить количество и частоту подобных путешествий невозможно. Другие мореплаватели начали использовать морские коммуникации вдоль берегов Бенгальского залива и в Южно-Китайском море. Ведущую роль в этом процессе играли народы Индонезии и континентальной части Юго-Восточной Азии, хотя в нем участвовали и мореплаватели, жившие в самой Индии.

Одним из примечательных результатов развития мореходства в Индийском океане и Южно-Китайском море был перенос индийской придворной культуры в речные долины и на некоторые острова Юго-Восточной Азии, начавшийся незадолго до начала христианской эры. Тем самым для развития в русле цивилизации открылись обширные новые регионы, с более теплым и порой более влажным климатом, но в остальном вполне схожие с долиной Ганга. На протяжении многих столетий новые государства Юго-Восточной Азии оставались относительно изолированными трансплантированными структурами в окружении неукротимых джунглей, медленное отступление которых перед сельскохозяйственным заселением по-прежнему не завершено и сегодня. Сравнительно медленная экспансия цивилизации в подобной окружающей среде почти наверняка связана с теми последствиями, что имели для здоровья людей попытки сконцентрировать плотные человеческие популяции в условиях многоводного тропического ландшафта. Интенсификация микропаразитизма — первыми в соответствующем списке, вероятно, шли малярия и лихорадка денге, ненамного от них отставали обитающие в воде инфекции пищеварительного тракта, а остальным мог поживиться исключительно сложный ряд многоклеточных паразитов, — представляла собой грозное препятствие для увеличения плотности населения Юго-Восточной Азии до уровней, сколько-нибудь сопоставимых с теми, что обеспечивали существование китайской и индийской цивилизаций. О чем-то подобном можно обоснованно умозаключить, исходя из того обстоятельства, что в речных долинах Юго-Восточной Азии действительно никогда не возникало сильных и масштабных государств, сопоставимых с китайскими или даже индийскими империями, несмотря на тот очевидный факт, что данные географические зоны предоставляли избыточное пространство для возникновения там могущественной цивилизации[116].

Тем не менее развитие придворной жизни в Юго-Восточной Азии поддерживало торговлю главным образом тем же способом, каким модели торговли обеспечивало возникновение варварских вождеств по берегам Средиземноморья, что давало оплот для городской цивилизации в этой естественной среде. Однако имелось и одно важное отличие.

Продовольственные товары не играли столь же важную роль в торговле на морях южной части Евразии, как в Средиземноморье. Как и в других местах азиатского континента, городские и придворные жители Юго-Восточной Азии зависели от продовольствия, собранного в виде рент и налогов у крестьян, живших сравнительно недалеко от них, то есть главным образом вверх по течению рек.

О развитии этой обширной сети торговли (хотя ее ячейки не отличались системностью) возвестило прибытие в Китай «римских» купцов в 166 году н. э. Они заявили о себе как о посланцах императора Марка Аврелия, и хотя их дары были менее впечатляющими, чем сочла подобающим китайская хроника, само по себе это событие все же принципиально выходило за рамки чего-то привычного, что официально протоколировалось при ханьском дворе[117].

Еще более убедительно масштаб торговли первых двух столетий христианской эры продемонстрировали проведенные в 1945–1948 годах раскопки торгового пункта на побережье Южной Индии неподалеку от нынешнего Пондишерри.

Римские купцы основали там торговую базу в эпоху Августа, умершего в 14 году н. э., и, похоже, оставались на этом месте примерно до 200 года н. э[118]. Данная археологическая находка подкрепляет замечание географа Страбона (63 год до н. э. — 24 год н. э.) о том, что торговля с Индией в его время приобрела гораздо больший масштаб, чем прежде[119].

Таким образом, в течение первых двух столетий христианской эры между Восточным Средиземноморьем, Индией и Китаем, похоже, действительно функционировала поставленная на регулярную основу торговля, которая приобрела масштаб, оставивший далеко позади все прежние торговые обмены на подобные расстояния. Караваны проходили наземным маршрутом, поделенным на постоянные отрезки, через оазисы и пустыни Центральной Азии, а корабли свободно плавали через Индийский океан и прилегающие к нему моря.

Постоянные перемещения на такие расстояния в различных направлениях предполагали обмен инфекциями в той же степени, что и обмен товарами[120]. Шансы на то, что незнакомая инфекция распространится среди контактирующих с ней популяций, определенно умножались, и есть основание предполагать, что еще до конца II века н. э. эпидемические бедствия действительно нанесли суровые удары по средиземноморским народам, а возможно, в равной мере затронули и население Китая. Посередине, ближе к центру сплетения жизни цивилизации Старого Света, признаки катастрофической гибели населения от непривычного воздействия смертоносных эпидемий, похоже, отсутствуют. Либо заболевания, прежде установившиеся среди китайских и средиземноморских популяций, были не слишком опасны для городских популяций Среднего Востока и Индии (и при этом у них были собственные заболевания «на экспорт» с летальным эффектом), либо сохранившиеся источники столь скудны, что губительные болезни на территориях Среднего Востока и Индии теперь невозможно выявить.

Судя по косвенным свидетельствам, подверженность новым инфекциям производила незначительный эффект как в Индии, так и на Среднем Востоке. Например, в одном из исследований древних ирригационных систем Месопотамии делается вывод, что демографический пик был достигнут между 200 и 600 годами н. э., как раз в ту эпоху, когда эпидемии резко сократили население Рима и Китая[121].

В Индии политическая консолидация и культурное процветание эпохи династии Гуптов (320–535 годы н. э.) также подразумевают (хотя это едва ли можно доказать), что страна не переживала никаких особенно резких демографических катастроф в результате слияния прежде раздельных ареалов заболеваний в первые столетия христианской эры.

Эту, казалось бы, противоречивую ситуацию легче понять, если мы вспомним, насколько незначительным было воздействие на Европу циркуляции заболеваний, возникшей в результате открытия океанических маршрутов после 1500 года н. э., когда возвращались домой корабли и моряки, благодаря которым появлялись новые паттерны этой циркуляции. Лиссабон и Лондон получили печальную известность благодаря тем лихорадкам и различным видам диареи, которые время от времени попадали туда морем из