Александр Гильфердинг - История балтийских славян

Образовавшись так поздно и, вероятно, более пришельцами варягами, нежели самими славянами, русская мифология, очевидно, не могла укорениться в сознании и быте народа: достаточно было приказания Владимира, чтобы ниспровергнуть кумиры, как его приказание их воздвигло: язычники сетовали ("плакахуса"), когда тащили Перуна в Днепр, как естественно им было сетовать при расставании с вещью знакомой для новой, еще неизвестной: но не то бы было, если бы обожание Владимировых кумиров было народное, увековеченное временем. А в иных местах это поклонение даже надоело народу (очевидный признак его несообразности с народной жизнью), и установленные княжеским повелением жертвы пришлись ему в тягость. Прибыл в Новгород, рассказывает Софийская летопись, архиепископ Иоаким, "и требища (языческие алтари) разори и Перуна посече и повеле въврещи в Волхов. И повязавше ужи (веревками) влечахуть и по калу, биюще жезлием и пихающе… и вринуша его в Волхов… Иде Пидьблянин рано на реку, хотя горнеци (горшки) везти в город, оли Перун приплы к берви (плотине), и отрину и шестом: ты, рече, Перушице, досыти еси ел и пил, а нынича поплови прочь". Гораздо вероятнее это сказание о нелюбви новгородского мужика к кумиру, поставленному Добрыней, нежели рассказ Иоакимовской летописи, которой и подлинность весьма сомнительна, о насильственном крещении Новгорода "огнем и мечом".

LXV. Характер религиозного развития у балтийских славян. — Вера в единого небесного Бога

Рассмотренные нами известия о древнем поклонении славян-язычников относятся к гораздо позднейшему времени, нежели показания Тацита о богослужении прибалтийских германцев. Но когда мы в VI и след. столетиях находим религию славян еще так слабо определившейся, еще не отрешенной от безличного обожания сил природы, то можем судить, как груба она была в I в., как близка к природе и чужда определенных божеств, тогда как в это время германцы уже имели в полном развитии общественное богослужение Нерте. Мы не предполагаем, однако же, чтобы в эти незапамятные времена религия славян могла отличаться существенно от того поклонения, которое изображено Прокопием и чешскими песнями; мы не думаем, чтобы славянское племя и вообще индо-европейские народы стояли когда-нибудь на низшей еще ступени религии, на ступени африканского фетишизма или монгольского боготворения меча; может быть разве, что первоначально главные предметы обожания составляло небо со своими светилами, а с течением времени более развилось и возобладало поклонение вещественным силам природы, окружающим человека. Как бы то ни было, впрочем, приведенные нами древние свидетельства показали, какую материальную, смутную, неудовлетворительную религию имели славяне в начале своей истории.

Славянское племя всегда более других жило мыслью о Божестве и вере: мало заботясь о внешнем устройстве общества, оно полагало главным стремлением своей жизни познание Божества и служение ему. Взгляд на прошлую ли, или на современную жизнь русского народа, или, например, на историю чехов, которые все дивные подвиги свои совершали во имя веры, в этом убедит всякого. Скудость славянского язычества в VI в. и до Владимира в сравнении с мифологией германцев и других народов, может быть, происходила отчасти от того, что славяне были в то время относительно моложе в истории; но верно и то, что самые начала славянской жизни не могли благоприятствовать развитию мифологии: ибо как мифология всегда шла (мы видим это у всех народов) от безличного обожания природы к поклонению определенным личностям божеств, то большая или меньшая степень ее развития зависела, естественно, от большего или меньшего развития личной стихии вообще в понятиях и жизни народа; сравним религию ассирийцев и пеласгов с эллинской и римской, сравним мифологию славянскую с германской, вывод будет везде один и тот же.

Не должна ли была общинная стихия, господствовавшая у славян, положить печать свою и на их религиозную жизнь? Вот, нам кажется, главная причина, которая задержала у них в мифологии развитие личных образов, которая помешала им вступить в соблазнительный круг антропоморфизма и дать своим языческим верованиям крепость определенной системы. Общинная стихия готовила, таким образом, легкое и бескровное торжество христианства в славянском мире. История свидетельствует, с какой охотой славяне принимали христианство: все народы славянские, и сербы, и хорваты, и хорутане, и мораване, и чехи, и поляки, и русь, все одинаково легко отказывались от язычества для новой, высшей веры, вся разница между ними в этом отношении была та, что одним христианство передавалось Восточной церковью, вразумительно для всего народа, у других церковь Западная старалась открывать его сознанию тех только людей, которые принимали латинское образование: не от самих славян зависела эта разница. Но по другому пути должны были идти славяне балтийские, и такая же горькая была их участь в религиозной жизни, как в общественной. Простое поклонение природе уже не удовлетворяло их мысли, возбужденной воинственной деятельностью, торговыми предприятиями, знакомством с германской мифологией, и прежде чем христианство могло приблизиться к их краю, они уже успели создать себе целую систему языческого миросозерцания и богопоклонения. И здесь опять отступили они от коренных начал славянского духа, как в своем гражданском обществе, где они так неестественно сочетали со славянской общиной германское, аристократическое начало личности; и здесь, в сфере религиозной, усвоили себе балтийские славяне это же начало личности и внесли его как в самый мир своих богов, так и в круг отношений человека к этому миру, в область собственно мифологии и в область языческого своего богослужения. Мифологию свою они сделали антропоморфической, богослужение — принадлежностью касты жрецов. Когда совершилось у балтийских славян это религиозное развитие, при господстве ли еще германцев в их земле, или во время независимости, определить невозможно; но везде, во всех исторических свидетельствах, вера балтийских славян уже является вполне выработанной и установленной издревле: много раз средневековые повествователи говорят о ее божествах, обрядах и святилищах, что они старинные, освященные временем.

Также можно сказать положительно, что хотя внешние обстоятельства и пример чужих народов могли возбудить в балтийских славянах развитие языческой религии, однако само развитие ее совершилось самобытно. Примеси чужих божеств в их верованиях не видно вовсе[63], а это вещь весьма обыкновенная в язычестве; своими силами, своим творчеством создали они себе новую религиозную систему.

В основании ее осталась исконная, общая всему славянскому племени, вера в единого Бога, владыку мира и других богов. Вот что говорит Гельмольд: "Между многообразными божествами, которым присвоены леса, поля, печали и радости, они (балтийские славяне) признают единого Бога, в небесах повелевающего прочими богами, и верят, что он, всемогущий, заботится только о небесном, другие же божества, которым розданы разные должности, подчинены ему, произошли от его крови и тем знатнее, чем ближе родством к этому Богу богов".

Чрезвычайно замечательно и важно это верование. Никакой языческий народ в Европе не подходил так близко к единобожию, как балтийские славяне: это, конечно, свидетельствует о глубине и ясности их народный мысли. В мифологиях греческой, римской, германской и др., земля составляла средоточие и главную часть творения, а небо от нее зависело; балтийскими славянами, напротив, ясно сознавалась ничтожность земного мира перед бесконечностью небесного, что предполагает также, в языческом народе, большую силу мысли и чистоту нравственного чувства. Правда, к этому сознанию примешались и весьма материальные представления: поняв, что небесное божество стоит в недосягаемой высоте над земным миром, балтийский славянин уже не постигал, чтобы оно могло заботиться об этом ничтожном мире, в котором живет человек: по его рассуждению, оно должно было презреть землю и предоставить ее низшим божествам. Не менее материально и то верование, что эти низшие, земные божества, есть дети и внучата небесного Бога.

Удалив единого, небесного Бога от земного мира, балтийские славяне и не воздавали ему поклонения: что ему было до поклонения существ, о которых он, по их понятиям, не заботился? Все поклонение и весь круг мифологии сосредоточились в его потомках, божествах земных, человеческих.

LXVI. Святовит, поклонение ему на острове Ране

Из них первый, главный был Святовит (по произношению балтийских славян, Свантовит). Святовит имел полную власть над землей и человеком. Для земного мира он был верховным божеством; ему воздавал человек наивысшие почести. Все славянские племена на Балтийском поморье признавали Святовита первым между богами, "Богом богов", могущественнейшим из богов (ибо небесный бог был в стороне), так что все прочие божества, по словам Гельмольда, считались как бы полубогами перед Святовитом; от Святовита исходили знаменитейшие победы, самые непреложные прорицания. Святовиту в мифологии балтийских славян принадлежал самый обширный круг действия; поклонение ему было самое торжественное и распространенное.